выглянуло из-за утренних облаков. Его лучи заскользили по городу в сторону леса, задевая верхушки старых деревьев, позолотили воды озера и добрались до каменных стен заброшенного особняка, на самой верхней точке которого замерли две маленькие серебристые фигуры.

Прошла секунда. Две. Три. Минута. А затем остров огласил неслышимый для живых существ счастливый крик молодого человека, для которого прикосновения любимой оставались такими же реальными, как если бы они еще были живы. И останутся такими навсегда – но об этом им еще предстоит узнать.

Действительно ли полный парад планет в одном квадранте способен повлиять на жизнь после смерти? А может, в Хеллоуин – да еще при полной луне – все же случаются настоящие чудеса?

Кто знает.

Алекс Рауз

Когда умирают сказки

1. Пять ассоциаций со словом «призрак».

Дух, мистика, связь, страх, надежда.

2. Есть ли жизнь после смерти?

Хочется думать, что закон сохранения энергии работает во всем. По крайней мере, в моих книгах точно.

3. О чем эта история?

О важности баланса и равновесия во всем. Про веру, надежду и месть. О том, зачем нужны страшные сказки. И о любви, конечно.

Weave these strands of ash

Together

Warm our hands on the embers of time[12].

Пусть в этой истории не будет моего имени. Его омоют соленые волны у берега, сотрут как следы на песке… И тихо унесет прибой. Безмолвный ветер не разобьет эхом по острым серым скалам. А утопающее в море алое солнце будет последним его свидетелем.

Мое имя никогда не имело значения, пусть и звучало громче ночной грозы. В этой истории останусь лишь я сам, в робкой надежде, что мои шаги станут этими скалами.

Когда ведьма впервые пришла в нашу деревню, затерянную в северных лесах, мне не было и пяти. Отец велел спрятаться в погреб и не дышать. Он делал большие глаза и понижал тон – так же, как делал всегда во время нашей игры в оборотней и охотников. Так он в шутку пугал меня, чтобы сидел тихо. Но в тот день я видел, как трясутся его руки, каким неподдельным ужасом наполнены его прежде спокойные глаза. В тот день впервые увидел у взрослых страх. И понял, что наши игры были далеки от реальной жизни.

Мне не было и пяти, но помню все, как будто это было вчера. Как будто я умудрился повзрослеть за один безумно солнечный, отвратительно кровавый день.

Я пошел в погреб, как и велел отец. Честно, послушание не было моей сильной стороной ни тогда, ни впоследствии. И она часто хвалила меня за это. Но в тот день послушался, пусть и ненадолго, – что-то было в словах отца, и я не хотел его расстраивать. Отогнул доски и залез в подпол, потеснив наши запасы на зиму, как делал во время игры, – и те же доски протяжно скрипнули, когда с трудом вернул их на место.

Я сидел там, в темноте, и чувствовал, как страх пробирается под мою кожу. Волна, накрывшая взрослых, не оставила мое сердце равнодушным. Я боялся темноты, поэтому во время игры с отцом, всегда оставлял себе щелочку, через которую струился теплый желтый свет. Но в тот день ее не было – крыша надо мной сомкнулась слишком плотно. Мрак обступил со всех сторон, лишая воздуха. Или мрак, или это были ее проделки, чтобы выкурить меня наружу, – ответа я так и не узнал.

Первый удар пропустил от страха. Чувствовал только биение своего сердца и горящую огнем грудь. Думал лишь о том, что скоро вернется отец и разрешит мне покинуть погреб. И о том, что я еще долго не захочу здесь играть.

От второго удара тряхнуло весь дом. Он устоял, но на меня посыпалась земля со старых досок, и я чуть не задохнулся на самом деле. Почему я не выбрался именно тогда? Почему усидел, как сдержал себя?

И почему вылез позже, когда страх во мне сломался. Нет, я все еще боялся темноты, долгие годы не мог избавиться от неконтролируемого ужаса – и она часто смеялась надо мной за это. Но именно в тот день я вдруг перестал бояться. Спокойно отодвинул доски, так медленно, будто нехотя собирался на утренние работы в поле. Отряхнул грязную одежду, оглядел наш дом, полный битой посуды, мать, забившуюся в угол, не помнящую себя от ужаса. Ее заломленные руки показались мне тогда руками деревянной марионетки, настолько они были неживыми. И я даже улыбнулся этому дикому сравнению.

А потом распахнул дверь и вышел на улицу. Как раз на третий удар.

Земля под ногами подскочила, но я почему-то устоял. Устоял, а вот дом за мной сложился как карточный. Тихо, без криков, дохнул пылью и мелкой щепой мне в спину, но боли не было.

В центре деревни стояла она. Даже за десятком спин я видел… нет, чувствовал ее присутствие. Ведьму окружил отряд охотников – настоящих, а не тех, в кого играли мы с отцом. Их огромные спины были укрыты черными плащами, головы спрятаны под капюшонами, за которыми клубилась тьма. Их было десятка два, не меньше, и все обнажили мечи, крепко сжимая их перед собой обеими руками…

Вот только направлены они были не на ведьму, а на жителей моей деревни. Они выставили их кругом перед собой, сделав живым щитом. Беспомощным, испуганным щитом.

В основном мужчин, но были и женщины, дети чуть старше меня. Я знал их всех, я вырос с ними.

Когда разглядел в этой толпе отца, я тоже рванул вперед. Не помню, что именно меня дернуло – страх ли за отца или простое любопытство. В центре круга стояла женщина, и никто – ни крестьяне, ни охотники – не рисковал к ней приблизиться.

Взрослые что-то говорили, но я не слушал. Юркнул мышкой между их ногами, пихался и кусался, пока не прорвал преграду. Наверно, в тот момент я ощутил ее зов впервые. Неодолимая тяга приблизиться. Желание так жгло мою детскую грудь, что заставляло рваться изо всех скудных сил. Я в тот же миг забыл и слова отца, и устрашающий вид охотников, и их обнаженные мечи – и думал только о том, как попасть к ней, как увидеть. Тогда еще не понимал, что желание это не мое, искусственное.

Еще не знал, к кому так рвусь. Ведьмы были страшной сказкой на ночь, которую и рассказывать-то рисковали немногие. Мы толком ничего о них не знали. Кроме, пожалуй, одного: ведьмы – наша смерть…

Я легко прошел первый круг черных плащей, а вот прорваться сквозь толпу крестьян, которых они собрали перед собой, было гораздо сложнее. Каждый знал меня в лицо и старался уберечь.

И вот я сделал последний рывок, почувствовал порыв свежего ветра, дохнувший прямо в лицо. Застыл в центре круга, на отдалении от всех, и увидел ее…

Тот же порыв разметал длинные черные локоны, заплясавшие как пламя за ее спиной. Бездонные черные глаза впились в меня, чтобы уже никогда не отпустить. Я стоял и падал одновременно, не в силах отвернуться от самого прекрасного лица, виденного мною в жизни.

Казалось, весь мир остановился вместе со мной, чтобы падение длилось целую вечность. В тот день я не думал о том, что ведьма красива, еще не смотрел на мир и женщин с такой стороны – сердце замирало само, не чувствуя земли под ногами. Но долгие годы это лицо являлось мне во снах. Настороженное, загнанное в угол, отчаянное в свой последний миг. И в то же время спокойное, уверенное в своей силе, властное… Нежное. У меня было много лет, чтобы сполна оценить все то, что увидел в это мгновение.

А потом она заговорила, и ласковый голос бурной рекой окутал меня со всех сторон.

– Отмеченный, в такой глуши? Как интересно… Подойди ко мне, малыш.

Я не сразу понял, что она говорит это мне, и смысл слов ускользнул, но ноги сами сделали шаг, когда кто-то удержал меня за плечо и рванул обратно, под защиту взрослых спин. Я с трудом вырвался к ней вновь.

Раз за разом вырывался к бездонным глазам, которые затягивали меня в омут, а она просто ждала.

А потом охотникам ждать надоело.