Исходя из разнообразия и многочисленности экспериментов, может возникнуть ложное впечатление, что отделить осознание от внимания в лаборатории не составляет труда или что такое разделение легко происходит с людьми в обычных условиях. Нет, соскрести осознание с внимания – это как отскоблить краску от стены. Обычно они крепко сцеплены. Внимание и осознание начинают расслаиваться, только если довести зрительную систему до предела ее возможностей в контролируемых лабораторных условиях, предъявляя очень короткие или размытые стимулы. Но практически невозможно подобрать зрительный стимул, который был бы настолько размытым, настолько кратковременным, настолько заслоненным другими стимулами, что люди его не осознавали бы, – и при этом отмерить его ровно такое количество, чтобы у него хватило мощности отхватить хотя бы самую чуточку внимания. Нам потребовалось несколько лет пилотных экспериментов, чтобы вбить клин между вниманием и осознанием[203] (и другие ученые рассказывали о похожем опыте).

В теории схемы внимания весь смысл осознания заключается в том, чтобы мозг получал обновляющуюся информацию о состоянии внимания. Следовательно, осознание тщательно наблюдает за вниманием – примерно как схема тела следит за положением руки. Эта парочка расходится, только если система подвергается нагрузке и с трудом балансирует на грани своих возможностей.

Взяв яблоко, вы способны обработать его цвет, форму, запах, гладкость, звук откусывания, вкус, свою эмоциональную реакцию на него и многое другое. Каждая из этих черт по отдельности может быть обработана в мозге без задействования осознания. Даже эмоциональная реакция иной раз происходит подсознательно. Но, когда к делу привлекается сознание, эти компоненты соединяются в единое обогащенное понимание.

Такие наблюдения привели к одной из немногих согласованных точек зрения. Она гласит, что сознание связано с масштабной интеграцией информации в мозге[204]. Как именно взаимодействуют эти два процесса – спорный вопрос. Некоторые теоретики предполагают, что сознание приводит к связыванию информации воедино. Другие выдвигают идею обратной причинно-следственной связи: интеграция информации в сложные сети приводит к возникновению сознания. Самая известная версия – удачно названная теория интегрированной информации Джулио Тонони[205]. Сторонники этой теории вычисляют показатель Φ (фи), который отражает объем интегрированной информации, содержащейся в предмете – будь то мозг, сотовый телефон или что угодно еще. С ростом фи увеличивается и сознание.

Некоторые детали подобных теорий могут не очень хорошо сочетаться с теорией схемы внимания, но их все объединяет общая мысль: сознание связано с интеграцией информации. Здесь я хочу сосредоточиться на существенном касающемся интеграции моменте, который часто упускают из виду. В каком-то смысле сама информация может быть “липкой”, причем некоторые ее виды более липкие, чем другие.

Представьте себе россыпь точек на листе бумаги, большинство из них – черные, а сколько-то – красные. Красные складываются в букву X. Форма буквы бросается вам в глаза. Точки объединяются общей цветовой информацией. Важность этого наблюдения впервые поняли гештальт-психологи в начале XX в.: они изучали скрытые правила, согласно которым зрительные образы могут группироваться в единое целое[206]. Само собой, я не имею в виду, что цветовая информация обладает буквальной липкостью или что мелкие атомы информации спонтанно объединяются в более крупные информационные молекулы. Но в определенной информационной системе мозга, на высоком уровне обработки, цветовая информация может слепить вместе разные фрагменты информации о форме. Цвет – классический соединитель информации.

Цвет ограничен зрительной сферой. Он помогает нам группировать предметы в поле зрения, но, конечно, не может объединять информацию от других чувств. А вот пространственное расположение – соединитель более общего уровня. Если вы видите трепетание птицы на ветке и слышите щебетание из того же места, вы, скорее всего, свяжете эти два явления воедино и будете трактовать их как единый объект[207]. Привязывая зрительную и звуковую информацию к одному и тому же фрагменту информации о местоположении, будто соединяя детали конструктора, мозг может объединить весь набор данных в единый, более крупный комплект.

Местоположение работает как гибкий соединитель, в частности, потому, что обладает свойством относительности. Информация о местоположении не описывает конкретных свойств птицы – цвета, формы, громкости чириканья: это бы ограничило универсальность. Она описывает птицу относительно вас: та шестью метрами левее, и это соотношение может одинаково применяться ко всем конкретным чертам птицы. Ее цвет, форма и издаваемый ею звук – все присутствуют в одном и том же месте. Информация о местоположении так хорошо подходит для интеграции других фрагментов данных потому, что в мозге она имеет особый статус координатора. Если бы пространственные сведения каким-то образом оттуда удалили, мир нашего восприятия распался бы на сумятицу разрозненных свойств объектов и чувств[208]. Информация о местоположении – словно волокнистый связующий материал, подмешанный в систему восприятия мозга, который удерживает монолитно все остальное месиво данных. Можно было бы вполне обоснованно сформулировать теорию “интегрированной информации” пространственного расположения – не потому, что интегрированная информация порождает расположение (это ерунда), а потому, что в контексте обработки мозгом сведений о мире информация о местоположении обладает исключительной липкостью.