— Вы слышали? — обратилась Катрина к стражнику. — Он не перестает оскорблять меня. Возьмите его. Я подам жалобу.

Франсуа расхохотался.

— Ступай со мной! — приказал ему стражник.

— Что ж, я иду с вами, — сказал Франсуа. — Мы объяснимся.

Но тут в разговор вступил Ноэль Жолис.

— Вас высекут, — объявил он. — Высекут по обнаженным частям тела. И это самое малое, что вас ждет.

— То есть как — высекут?

— Розгами!

В ярости Франсуа повернулся и попытался схватить этого вертопраха и всыпать ему по первое число за оскорбительные речи, но стражник встал на его пути.

— Пошли! — рявкнул он и грубо толкнул Вийона.

Стражнику надоело слушать препирательства, а кроме того, он ощущал в толпе глухую враждебность.

При других обстоятельствах эта нелепая история, вероятней всего, наделала бы шума среди друзей Франсуа, и его престиж из-за нее явно упал бы, но Колен и Ренье не обратили большого внимания на то, что их приятель был подвергнут порке под окнами Катрины де Воссель. У них были заботы поважней.

— В Дижоне после возвращения оттуда Ренье, — сообщил Колен, — был взят на допрос Реньо Добур, участник шайки «ракушечников», который был также камнеломом у герцога Бургундского.

— И что, он запел?

— Выложил все, что знал, — сказал Ренье.

— Затем Перонне, у которого играли по ночам, назвал имена всех, кто бывал у него.

— Когда на сундуке рвется веревка… — хмуро произнес Ренье.

— Вовсе нет, — жестко оборвал его Колен. — Ее связывают, и она продолжает держать.

— И долго?

— Заткнись! — рявкнул Колен. — Если ты сдрейфил, можешь смыться.

— Смыться! Куда?

Франсуа было явно не по себе.

— А что Жако де ла Мер? — спросил он.

— Жако? Нет, его пока не взяли.

— Значит, не все еще пропало?

— Думаю, не все, — сказал Колен. — Главное, чтоб никто из нас троих, — он сделал упор на слове «троих», — не раскололся. Ты согласен?

Вийон кивнул.

Колен растолковал им, что пока им нечего бояться, дело «ракушечников», верней всего, не станут раскапывать глубже. Жану Рабютелю, прокурору-синдику города Дижона, хватит дел у себя, и вряд ли он распространит следствие на Париж. Он там копается уже больше года. Так что можно быть спокойными.

— Кто его знает, — усомнился Монтиньи. — Может, он хочет докопаться до конца.

И действительно, обстоятельства складывались крайне скверно; были произведены аресты в Сомюре, Лангре, Орлеане, в результате чего оказались схваченными и брошенными в тюрьмы скупщики краденого, о которых Монтиньи рассказывал Франсуа. Сбежать удалось только Кристофу Тюржису. У него в доме обнаружили все необходимое для чеканки фальшивой монеты, а также кое-какие бумаги, позволившие правосудию взять нескольких человек, которые знали Колена, однако они его не выдали. Сам он был не слишком обеспокоен, хотя повсюду по простому доносу хватали людей, которых просто невозможно было заподозрить в принадлежности к банде «ракушечников», и подвергали пытке. Блудные девки, которых в огромном количестве сажали в казематы Шатле, сразу же начинали выкладывать все, что знали. Им верили на слово, записывали показания, после чего освобождали, но при условии, что они будут немедля доносить в превотство все, что им станет известно, и теперь ни сам Франсуа, ни его друзья не чувствовали себя в безопасности.

Таковы были последствия процесса в Дижоне, после которого Рабютель торжествующе объявил, что один из преступников был предан казни через повешение, трое фальшивомонетчиков сварены живьем в кипящем масле, а остальные злодеи брошены в колодец. Жако де ла Мер тоже не избежал общей участи. Его проволокли до городской виселицы и там предали в руки палача, а когда известие о его казни дошло до Ренье, он страшно перепугался и тотчас сменил жилье: понял, что теперь угроза нависла и над ним.

— Берегись! — предупредил он Франсуа. — Если уж даже Жако де ла Мер поплатился за свои дела, нас ничто не спасет. Нам всем крышка.

Бежать из Парижа бессмысленно. Разве Кристоф Тюржис не верил, что он выпутался и находится в безопасности? Положение безнадежное. Их всех схватят — и его, и Франсуа, и остальных, а потом казнят. Остается только одно — ждать. Когда же Колен попытался спорить, утверждая, что пока им ничего не грозит, охваченный ужасом Ренье закричал:

— Да не ври! Я знаю, какой нас ждет конец.

И Ренье стал читать стихотворение, которое написал Франсуа:

— Вот когда поведут нас на виселицу, тогда и поговорим о ней, — прервал его Колен. — Прекрати. Мне стыдно за тебя.

— Отстань! Дай дочитать.

— Ренье, — вмешался Франсуа, — эти стихи обо мне. И как видишь, они не привели меня на Монфоконскую виселицу.

Однако и сам он не чувствовал спокойствия. Зловещий силуэт Монфоконской виселицы, где, точь-в-точь как он описал, висят товарищи по петле, которых «качает взад-вперед ветрами», нагонял мрачные мысли. И хоть он старался придать Ренье мужества, сам себе он мысленно твердил, что дважды ускользнуть от судьбы не удастся. Франсуа было страшно. Он чуял вокруг присутствие чего-то враждебного, мрачного, непостижимого, становящегося с каждым днем все смутней и неопределенней, и пытался оттолкнуть это страшное от себя, как пытаются во сне отогнать безликие и бесформенные тени, что овладевают спящим. Было ли это предостережением? Франсуа боялся даже размышлять на этот счет. Ночью он ежеминутно внезапно просыпался, вскрикивал, хотел бежать, а когда на рассвете наконец засыпал уже совершенно обессиленный, черный сон, в который он погружался, оставлял после себя чудовищное, глухое, мрачное, неотвязное воспоминание, и целый день он ходил под его впечатлением.

Тем не менее под конец зимы дело банды «ракушечников» вроде бы заглохло. Оно включало тысячи листов и чудовищно усложнилось из-за предоставленных из Дижона сведениях о воровском жаргоне, деяниях и преступлениях, по которым каждому из обвиняемых предстояло дать ответ перед следователями. Только благодаря тому, что судейские писцы буквально утонули в этом море бумаг, Ренье де Монтиньи смог поверить, что пока его жизнь в безопасности; его оставили в покое, хотя его имя фигурировало среди множества других, против которых прокурор собственноручно написал, что покуда им удалось избежать казни. Ренье не знал, что против него имеется множество совершенно четких показаний, и, понадеявшись на неведомое провидение, что бережет его, снова стал бывать вместе с Коленом де Кайё и Франсуа в кабаках, где, как и прежде жульничал в кости, в марел[32] и напивался.