И все-таки Франсуа решил попытать счастья и подал апелляцию в Парламент; 5 января 1463 года суд отменил приговор в отношении повешения, но постановил по причине «дурного образа жизни» подвергнуть поэта изгнанию из Парижа на десять лет.

— By God! — выругался Франсуа. — Меня изгоняют, чтобы верней погубить!

И тем не менее он буквально прыгал от счастья: ведь ему сохранили жизнь. Правда, его дядюшка и мать, которых он первым делом посетил, пребывали в отчаянии. Он постарался их успокоить, взял у них немного денег и на следующий день вышел из Парижа по дороге, по которой когда-то покидал город вместе с Коленом. И пора года была та же самая, только что снег не падал. Зато ветер швырял в лицо капли холодного моросящего дождя. Деревья, давно уже сбросившие листья стояли мокрые и черные; дорога была покрыта жидкой грязью, и когда проезжала повозка или фургон с вздувающимся и хлопающим на ветру тентом, грязь летела из-под колес, забрызгивая пешеходов.

Глубоко надвинув шапку на голову и подвязав полы одежды на поясе, Вийон медленно брел встречь ветру по дороге, не глядя на обгонявших его людей, что так же, как он, направлялись в Бур-ле-Рен. Он шел в неизвестность, надеясь, что, может, его примет аббатиса де Пуррас или же герцог Карл Орлеанский согласится выслушать его и даст приют в Блуа. На целом свете, кроме этих двоих, ему не на кого было рассчитывать. Интересно, как там аббатиса? Не случилось ли что-нибудь с ней? Он ничего про нее не слышал и погрузился в размышления о ней, как вдруг кто-то окликнул его по имени. Франсуа обернулся.

— Гляди ты! — воскликнул он. — Никак это Перро Жирар?

— Он самый, — подтвердил цирюльник.

— Обратно в Бур-ла-Рен?

— Да.

Они шли молча, не разговаривая, но через некоторое время цирюльник, с любопытством поглядывавший на Вийона, поинтересовался, куда он держит путь.

— Мне впаяли десять лет изгнания, — ответил поэт. — Ни за что. Только потому, что я присутствовал при драке между Фербуком и моими друзьями. Врезали по полной мере.

— Да, я слышал, — кивнул Перро.

Франсуа замолчал. Он вдруг вспомнил, что цирюльник спас голову, только потому что в деле «ракушечников» оказывал услуги стражникам и следствию, и ему стало не по себе.

«Будь тут Колен, — подумал он, — этот трус ни за что бы не посмел окликнуть меня».

Цирюльник же, словно догадавшись о его мыслях, неожиданно произнес:

— А чего ты хочешь? Жизнь иногда заставляет проделывать такое… Жить-то охота.

— Ладно, пусть судит нас Бог, — бросил Франсуа.

— Кто? — воскликнул Перро Жирар. — Бог? Это ж надо. Бог! Ну ты даешь.

— А что?

— Да нет, ничего. Ты прав, — пошел на попятную цирюльник.

Франсуа не собирался останавливаться в Бур-ле-Рен, но цирюльник схватил его за рукав и потянул за собой, предлагая хотя бы обсушиться у него дома и выпить вина.

— Чего ты боишься? — уговаривал он Франсуа. — Посидишь у меня, пока я схожу за дровами и разожгу очаг, выпьешь вина, а потом пойдешь себе. Чего бояться?

— Да ничего я не боюсь, — с раздражением ответил Франсуа.

— Тогда пошли, — потащил его цирюльник. — Кстати, повидаешь у меня одного человека, которого ты хорошо знаешь. Но он уже не тот, каким был когда-то.

— Кого это? — поинтересовался Франсуа.

— Заходи! — подтолкнул его Перро Жирар. — Ступай прямо в кухню.

— Это ты! — воскликнул Вийон.

Перед ним, весь заляпанный грязью, у очага сидел Белые Ноги. Глянув на вошедшего Вийона и не выказав ни малейшего удивления, он охрипшим голосом произнес:

— Привет, Франсуа! Что хорошего расскажешь?

— Да ничего.

— Вот и я тоже не могу рассказать тебе ничего хорошего, — ответил Белые Ноги.

Он смылся из Орлеана, и его люди, зная, что он прихватил с собой все награбленное золото и прячет его под кольчугой, решили не дать ему сбежать и устроили на него форменную охоту. У же двое суток они преследовали своего бывшего атамана и сейчас караулили все выходы из городка, полные решимости взять его живым или мертвым и получить то, что они считали своей законной добычей. И вот Белые Ноги укрывался в этой кухне, обреченный, но по-прежнему опасный; он не выпускал из рук кинжала, которым время от времени ковырялся в зубах либо счищал комья грязи с одежды.

— Как видишь, меня загнали в угол, — объяснил он Франсуа. — После того как по приказу епископа д’Оссиньи меня вытеснили с его земель, я еще какое-то время держался, но теперь решил, что пора завязывать.

— Да, — задумчиво произнес Франсуа, — они давят одного за другим.

— Будь я проклят, — буркнул Белые Ноги, — если им не придется заплатить дорогой ценой, чтобы взять меня.

Из подвала вернулся Перро Жирар, бросил в очаг охапку обрезанной виноградной лозы, поставил на стол кувшин и с фальшивой улыбкой провозгласил:

— А вот и винцо!

Франсуа даже не обернулся к нему. Он сидел и смотрел, как в очаге пляшут языки пламени, охваченный предчувствием неминуемой беды. От его сырой одежды шел пар. Задыхаясь от кашля, он взял кружку вина, которую протянул ему Жирар, без всякого удовольствия выпил, утер рукою рот.

— Ладно, я пошел, — сказал он. — Скоро уже вечер.

— Да куда тебе торопиться? — стал уговаривать его цирюльник. — Останься хотя бы до завтра. Я постелю тебе у очага.

— Нет, — мотнул головой Франсуа.

Он подошел к Белым Ногам, пожал ему руку, и тот вдруг подумал, что само небо послало ему Вийона: в нем его спасение. Он поднялся и стал заговаривать Вийону зубы, вспоминая Колена, Ренье де Монтиньи, потом принялся объяснять, как самой короткой дорогой добраться до аббатства Пуррас, а когда уже как следует стемнело, снял с себя плащ и сказал:

— Возьми. Дарю его тебе. И не вздумай отказываться. Обидишь.

— А ты?

— Я? Обо мне можешь не беспокоиться. Обойдусь без плаща.

— Но ведь дождь…

— Не думай об этом и ступай, — бросил Белые Ноги. — Иди. Ну чего стоишь? Иди, говорят тебе! И храни тебя Бог!

Он встал, прислушиваясь, у двери и, когда отзвуки короткой, но ожесточенной борьбы, а затем пронзительный предсмертный крик оповестили его, что путь свободен, выскользнул из дома, но не успел пройти и двух десятков шагов, как был схвачен, обезоружен и связан по рукам и ногам тремя стражниками, которых цирюльник Перро Жирар втайне привел из Парижа.