Но ответом Миодрагу было безмолвие – глубокое и вечное, как море.

Вель и Любомир следовали за Велижаном, который вёл их тайными тропами сквозь непроходимую тайгу: лес сделался совсем тёмным, день – серым, а холод – почти невыносимым. Суровый мороз трещал, сковывал дыхание и мешал идти.

Видя, что его спутники с трудом выдерживают норов зимы, Велижан часто останавливался и ворожил поляну, где Вель и Любомир грелись у костра. Древний волхв отгонял Словом и навий, что порой пытались наслать морок и сбить странников с пути: то песни пели, которым внимали молодые витязи, то являлись в облике прекрасных дев и манили Любомира и Веля.

– Дух вам укреплять надобно, – проскрипел Велижан, когда они вновь расположились у костра. – А то русалки вас едва не заворожили! – укоризненно покачал головой.

Золотой свет пламени отгонял чернильную ночь и разливался по массивным лапам вековых елей, смыкавшихся над головой; по коряжистым стволам, покрытым растрескавшейся корой; по снегу, что высокими сугробами лежал за наворожённой Велижаном поляной.

Вель плотнее запахнул плащ и, сев удобнее на сухом бревне, перевёл взгляд на Велижана, что, опершись на посох, внимательно смотрел на него и на Любомира.

– Но люди не могут противостоять русалкам, это все знают, – ответил Вель старцу, и волхв тихо усмехнулся.

– Вот из-за этого знания дети Сварога и не могут побороть навий, – сипло ответил волхв.

– Разве знания – причина? – удивился Любомир, и Велижан кивнул. – А как же русалочья ворожба?

– Ворожба может одолеть только того, кто внемлет ей, – проскрипел волхв и перехватил посох. – Если вы уверены в том, что спасенья нет, так оно и будет, – в этом сила тёмных Слов. Они пугают вас, заставляют отвернуться от Света своей Души и обратить взор к страхам – к Тьме. – Велижан немного помолчал – человеческая речь всё ещё была ему непривычна. – Но если страха нет, если ваша опора – Свет, вам не страшны ни русалки, ни упыри, ни нави, ни холод, ни война, ни болезнь. Ни даже смерть.

Любомир и Вель внимательно смотрели на старца.

– Смерть? – не поверив, переспросил Вель.

– Да, – кивнул Велижан, и ветки, торчащие из его спутанных волосах, качнулись. – Наш путь не кончается смертью, – мягко улыбнулся старик, и морщины на его лице сделались глубже – кожа стала походить на настоящую кору.

– Не знаю, как может быть не страшна смерть, – нахмурился Любомир. Воспоминания о брате наполняли холодом душу пуще всякой зимы. – И что может быть страшнее смерти, – добавил тихо.

– Её отсутствие, – прохрипел Велижан, и Любомир с недоверием на него посмотрел. – Я вижу, как печаль по младшему брату мучает твою душу. – Улыбка спала со старческого лица. – Но ты не виноват в случившемся – сие была пряжа Макоши.

– Вы ранее говорили, что Макошь ткёт узор Судьбы из нашего выбора, – нахмурился Любомир.

– Говорил и нынче так же скажу, – прохрипел волхв. – Вспомни, ведь тем вечером твой брат сам отправился на улицу против родительской воли – это его выбор привёл к печальному исходу, который Макошь вплела в узор вашей общей Судьбы.

– Ваши речи, Велижан, слишком… тяжелы. – Любомир совсем помрачнел. – Выходит, если бы Радислав…

Но старец поднял скрюченную руку, и сварогин умолк.

– То неведомо никому, даже самой Макоши-прядильщице, – покачал головой волхв. – Пытаться разглядеть возможный узор среди звучащей Песни Света – пустое дело, гиблое. Что спрядено – то спрядено, и не нужно путать те нити, что создают полотно грядущего.

– Если бы Мирослава не отправилась в Свагобор, я бы не пошёл на войну, и здесь меня бы не было. – Вель посмотрел на Велижана, который вновь мягко, по-отечески, улыбался.

– Не нужно ещё больше запутывать Нить своей Судьбы, – повторил волхв. – Когда-нибудь вы поймёте, о чём мы толковали. – Велижан немного помолчал, переводя дух. – А теперь не мешало бы приступить к трапезе. Затем вы отдохнёте – путь нам предстоит ещё долгий.

* * *

Светозар внимательно смотрел на девушку, что стояла в дверях Живого Терема – не так он представлял легендарную Ягу. Хотя девичий облик мог быть лишь ворожбой – сын Леса хорошо помнил русалочий морок.

– Ты – мёртвый, которому я должна помочь? – повторила дева мягко.

Свет золотой свечи, которую она держала в руках, отгонял синий сумрак зимнего вечера, сусальным золотом разливался по светлым распущенным волосам ворожеи и по белому трауру её одежд.

– Я умирал, – ответил Светозар. – Но благодаря Песне Леса я вновь в Свету, а жив или мёртв – судить не мне, а Лесу.

Девушка нахмурилась, наклонила голову набок, внимательно смотря на Светозара.

– Я не могу вспомнить, для кого набрала живой воды и мёртвой, – наконец произнесла, и сын Леса удивился её словам. – А ещё я что-то отдала… кому-то, – дева вздохнула и махнула рукой на дверь: – Проходи, будешь гостем моим. Скоро совсем стемнеет.

Но Светозар не спешил принимать приглашение – сказанное юной Ягой насторожило сына Леса – видимо, Топь обманом нашла себе новую Хозяйку.

– Может, ты выйдешь ко мне? – спросил Светозар, и Дрозд, круживший над сварогином, опустился на навершие тояга, отчего бубенцы бесшумно качнулись.

– Не могу – зима больно студёная, – произнесла дева. – Как звать тебя, гость мой?

– Лес нарёк меня Светозаром, – положил на сердце руку сварогин. Дум Яги он не слышал совсем – точно зачарована. – Тебя как величают?

– Мирославой, – улыбнулась волхва. – Мы так и будем у порога говорить? – удивилась. – Может, пройдёшь в избу? Не страшись – кроме меня в доме никого нет.

Вечер полнился холодной тьмой; лес, окружающий озеро, высился неприступной чёрной стеной – предложение тёмной волхвы виделось не таким уж обманом. Светозар взглянул на Дрозда – птица, наклонив голову, чирикнула. «Ладно, – подумал сварогин. – Раз даже Проводник согласен с Мирославой-Ягой, то последую я за Судьбой».

Светозар ступил с берега на воду – и не промок. Поднялся по скрипучим ступеням крыльца и поклонился Мирославе. Волхва, кивнув сварогину, повела его в сени: свеча в девичьих руках озаряла тёмные сырые половицы, что заупокойно скрипели под ногами, белёсые грибы и плесень; потолок терялся в казавшемся живым чёрном тумане. Мирослава дошла до покосившейся двери, отворила её и исчезла в кромешной тьме.

Светозар, медля, вновь обратил взор на Дрозда, сидевшего на тояге: птица пропела. Вздохнув, сварогин последовал за волхвой.

Когда за Светозаром закрылась дверь, непроглядный мрак подёрнулся дымкой: воздух переливался серебристыми узорами, походившими на блики воды. Среди тумана появлялись неясные фигуры, они танцевали, очаровывали и исчезали, подобно сну.

Но сын Леса не поддался мороку: Светозар, вспомнив о погибшей Марье, зашептал Слова, окружившие его золотым кружевом. Марья умерла, спасая его, не напрасно, думал сварогин, шепча всё сильнее – вязь его слов разгоралась ярче, и тьма отступала перед силой тёплого живого света.