Саша проходит, ни проронив ни звука.

Только когда оглядываюсь ему вслед, слышу, как несколько раз нервно чиркает зажигалкой. Он бросил курить еще в институте и с тех пор срывался только дважды, когда под угрозой были какие-то важные финансовые сделки. Саша спортсмен, для него даже съеденная мною в десять часов вечера конфета к чаю, когда я была вся в творческом процессе, превращалась в повод провести лекцию о вреде «жора» на ночь. То, что так поздно ночью схватился за сигарету, очень странно.

Но я нащупываю ладонь Антона, и мы бегом, босиком по холодным ступеням, спешим наверх, в нашу комнату.

Сплю я как убитый.

Только пару раз, когда Йени ворочается во сне, чувствую, как вертит задницей по моей спине. Все время как-то странно сворачивается в калачик, почти по-кошачьи, и обнимает бедную подушку, словно хочет задушить.

Когда первый раз открываю глаза, из большого окна в крыше виден дождь — затяжной, тяжелый, громкий. Честно хочу встать, но эта монотонная дробь так расслабляет, что даю себе еще минут тридцать поваляться. Может, и не очень красиво, но лучше, чем зевать за столом и опьянеть от первой же рюмки.

Но когда просыпаюсь, то цифры на часах в телефоне буквально орут, что я вообще охреневший мужик, потому что закрывал глаза около десяти, а сейчас без десяти минут полдень. И это не все «приятные» утренние новости, потому что у меня целая цепочка сообщений от бывшей. Даже не знаю, хочу ли их читать. Но прикола ради, чтобы поржать над очередной гранью тяжелого сибирского характера, все же перелистываю. Правда, почти и не вчитываюсь, потому что это какой-то бессвязный поток сознания, густо разбавленный смайликами средних пальцев и целыми заборами из восклицательных знаков.

Первое она написала около двух ночи, последнее — почти в пять, когда мы с Очкариком уже спали без задних ног.

«Ты — кобелина!» Тоже мне новость.

«Ты нарочно вцепился в эту страшную дуру, чтобы сделать мне больно!» Какое самомнение.

«Ты не будешь с ней, я тебе клянусь!»

Это краткая выжимка пары десятков сообщений, над которыми я мысленно глумлюсь, в очередной раз убеждаясь, как прав был, вышвыривая ее из своей жизни. И как тупил, потому что сделать это нужно было еще год или даже два назад.

Зацепить меня Наташка уже не может. Никак. А вот угроза сделать так, чтобы я «не был с ней» заставляет задуматься. Такой, как моя бывшая, достать малышку — раз плюнуть. Она ее проглотит прямо с костями — и не поморщится. И если уж Наташа вбила что-то себе в голову, то она скорее поверит, что ошибается весь остальной мир, но она-то — она точно на сто процентов права.

Дверь в комнату открывается, и я смотрю, как малышка потихоньку крадется ко мне с маленьким подносом.

Черт, это вообще реально? Завтрак в постель?

— Доброе утро, мой сонный майор, — сияет Йени, усаживаясь рядом со мной на «кровати» из матрасов. — Выспался?

На подносе — большая чашка с кофе, тарелка с гренками с красной рыбой и морковью с гриля.

— Сто лет так классно не спал, — зеваю я. И тут же вспоминаю: — Нет, в прошлый раз я спал так же, когда одна пьяненькая писательница сопела мне в спину, и я чуть не сдурел.

У нее снова розовеют щеки, так что малышка быстро вручает мне поднос, вскакивает, несется к двери и уже в пороге виновато улыбается.

— Прости, но там уже все собираются… Я знаю, что ты устал, но папа… в общем…

— Я спущусь через десять минут, Очкарик.

Она счастливо сияет, посылает мне громкий чмок и исчезает, очень похожая на сон под утро, реальный и нереальный одновременно.

С ней сложно. В душе, когда я решился пощупать ее границы, был уверен, что хрен мне что обломится, но очень хотел посмотреть, какая она, когда выбирается из скорлупки тихони и трусихи. Оказалось, там целый Клондайк.

Та фраза насчет отсосать мне всплывает в памяти, мгновенно приподнимая член.

Я бы с удовольствием занялся этим уже сегодня ночью. И завтра, и послезавтра. Но, как назло, неделя будет адская: в семь вставать, в одиннадцать приходить и так даже в выходные. Встречаться с малышкой не получится от слова совсем.

Разве что…

Я кусаю гренку, делаю глоток крепкого кофе и на минуту роняю голову обратно на подушку.

Какого хрена, собственно?

Мы с самого начала проскочили фазу классики с цветами, конфетами и прогулками по набережной. Я хочу проводить с ней время, потому что она интересная, не назойливая, хозяйственная и кажется идеально подходящей для жизни маленькой женщиной. А рестораны и поездки, в конце концов, могут быть и потом. Как там в математике? От переменны мест слагаемых сумма не меняется.

Внизу, когда захожу в ванну, чтобы почистить зубы, наталкиваюсь на маму Очкарика. Здороваюсь, благодарю за гостеприимство и самые мягкие в моей жизни подушки, а она почему-то широко улыбается и хлопает глазами, как и ее дочь.

— Надеюсь, душ вам тоже понравился, Антон, — наконец, рассекречивает смысл своего выражения лица.

Я смеюсь. Стыдится мне нечего: мы взрослые люди, мы встречаемся, мы трахаемся.

— Антон… — Лицо мамы Очкарика становится взволнованным. — Я понимаю, что родители не должны лезть в отношения детей и надеюсь, вы ничего такого не подумаете, но… Пожалуйста, берегите ее. И если все это несерьезно… если вы уже сейчас знаете, что не хотите ничего серьезного… Не обижайте мою девочку. Она… очень ранимая. И совершенно беззащитная.

С мамами всегда так: они думают, что каждый мужчина, которого их дочери приводят в дом, едва переступив порог готов с уверенностью сказать, какие у него планы, когда он планирует сделать предложение и где будет жить будущая семья.

И все же сейчас это что-то другое.

— Я бы не стал морочить ей голову, Светлана Алексеевна.

Она улыбается, как любой человек, чье имя запоминают с первого раза и произносят без дурацких оговорок. Но улыбка тут же сходит с лица, и меня ждет еще одна загадочная фраза.

— Ей сделали очень больно, Антон. Йени не умеет защищаться от всего, что может ее ранить.

И сбегает, оставив меня наедине с монологом, который я снова и снова прокручиваю в голове, когда умываюсь и чищу зубы. Понятно, что с малышкой не все в порядке, но это проблема многих женщин. У каждой уж в двадцать такой набор костей в шкафу, что хватит собрать не один скелет. И чутье подсказывает, если спросить Очкарика в лоб, она только сильнее закроется?

Из ванной выхожу уже с совершенно трезвой головой и твердой уверенностью, что малышку нужно забирать под крыло. В конце концов, я всегда старался как можно раньше «испытать» девушку бытом. И никогда не скрывал, что делаю это намеренно, чтобы и она тоже проверила, подхожу ли я ей.