— Может, хочешь погулять? — шепотом предлагает Очкарик, когда за праздничным столом называется «своя свадьба». — Дождь закончился.

Я соглашаюсь, тем более, что нам как раз есть, о чем поговорить.

По дороге она снова начинает нервничать, потому что болтает без умолку. Что я понравился папе, и что очень хорошо, что приехал, и что она подсматривала за мной, пока я спал и выучила на память расположение всех моих татуировок. А потом, смущаясь и заикаясь, сообщает, что мама посмеивалась над ней все утро за устроенный нами переполох.

— Я бы не отказался его повторить, — перехватываю подходящую для разговора тему. — И развить. И углубить.

Йени прикрывает рот ладонью, потом сама себя одергивает.

Не умею я «делать красиво». Взять за руки, заглянуть в глаза с собачьей преданностью, толкнуть прелюдию о том, что я стал другим человеком, когда наши взгляды встретились. Потому что все это — хрень.

Поэтому, пока мы идем по дороге, и писательница держится руками за мое предплечье, без всяких реверансов говорю:

— Малыш, как ты смотришь на то, чтобы сменить квартиру на загородную жизнь?

Она останавливается, опускает руки и выглядит так, словно ее только что ударила молния.

Забавная и милая. Интересная, даже когда говорит о фигне и банальщине.

И несколько дней, которые мы провели вместе, были комфортными для нас обоих.

— Я не уверена, что правильно тебя поняла, — начинает заикаться Очкарик.

— Ты все правильно поняла. — Подхожу к ней впритык, но руки нарочно прячу в задние карманы джинсов. — Я хочу проводить с тобой время, малыш, но у меня вся следующая неделя загружена по максимуму. На свидания, прости, у меня не хватит сил. Если я не посплю хотя бы шесть часов, то башка отключится — и я похерю всю работу.

— Я… понимаю, — кивает она, и уже на этом этапе понятно, что она услышала что-то свое, а не то, что я сказал. — Я не буду тебя беспокоить. Работа… это очень важно. Мы можем… иногда… просто обмениваться сообщениями.

— Малыш, мне мало сообщений.

Йени снова кивает и начинает втягивать ладони в рукава кофты. Прячется, как улитка.

— Я хочу, чтобы ты переехала ко мне. — Не выглядела бы она такой испуганной с глазами на мокром месте, я бы не отказался от пары шуточек по поводу ее непонятливости. Но я точно не хочу видеть, как она расплачется. И не собираюсь становиться тому причиной. — Я все равно буду целый день на работе, весь дом в твоем распоряжении — лови вдохновение, где хочешь. Гуляй, дыши свежим воздухом. Помоги мне обживаться. Встречай с работы. Когда с работой устаканится — будут рестораны, кино, прогулки и вот это вот все.

Она молчит и поочередно кусает то нижнюю, то верхнюю губу.

— Ну скажи что-нибудь, — пытаюсь расшевелить ее.

— Я не люблю рестораны, — шепчет Очкарик.

— Значит, их вычеркиваем.

— Ты серьезно? — до сих пор не верит она.

— Абсолютно. И лучше соглашайся по-хорошему, госпожа писательница, или я напомню, что в моем доме ты можешь кричать громко и сколько угодно, и кроме меня это больше никто не услышит. А я буду слушать с удовольствием.

Она упирается лбом мне в грудь и тихонько говорит:

— Еще бы я отказалась от такого соблазнительного предложения, вредный ты мужчина...

Где-то внутри меня сидело огромное сомнение, что она вот так сразу согласится, так что я заранее приготовил парочку увесистых аргументов на этот случай. Хорошо, что не пригодились. Жаль, что жопой чувствую — так легко и с первого раза у нас будет ой как не часто. Но это всего лишь вопрос принятия. Либо сразу валить подальше от проблем, либо принимать как есть, со всеми тараканами и причудами, и пытаться работать с этим вместе с ней.

По крайней мере уже сейчас ясно одно: у нее не отваливается язык спросить, как сделать так, чтобы мне было хорошо. И мне вдвойне приятнее отвечать ей тем же.

К счастью, когда мы возвращаемся, народ уже вовсю собирает вещи, так что нам остается только присоединиться. Пару раз замечаю, что долговязый борец за права малышки зыркает в мою сторону, а когда Очкарик вертится рядом, показывая, сколько всякого добра мама сложила нам с собой, так чуть не скрепит зубами. Я уверен, что даже слышу звук крошева эмали.

Тут не просто благородная защита.

Но у чувака, если он реально любит малышку и при этом женат на другой, явно проблемы с кукушкой. Хотя, судя по тому, что я успел увидеть и услышать, с головой тут дружат только Воскресенские. Вот отец у Очкарика просто мировой мужик. Но что-то с этой семьей все-таки очень странно. Потому что живут они, мягко говоря, на широкую ногу. Не понтуются, как люди, которые отхватили на дурака хорошую сумму денег и орут о своем богатстве на каждом углу, но все эти мелочи — «Лексус», дом за городом, детали разговоров, шутки, которым подполковник обменивался с Сергеевым-старшим…

Ладно, не один ли хрен?

По дороге в город — мы уезжаем самыми первыми, потому что у нас меньше всего вещей — малышка засыпает. Сбрасывает кроссовки, подтягивает ноги прямо на сиденье и засыпает как ребенок. Только иногда хмурится во сне и забавно шевелит кончиком носа.

Мы договорились, что сегодня она останется у себя, завтра соберет вещи, которые ей будут нужны на первое время — и я заберу ее после работы.

И самое главное — она должна поговорить с родителями о том, что собирается переехать ко мне. Когда говорила об этом, у нее было такое лицо, будто на завтра назначен расстрел без суда и следствия. Я даже предложил сделать это вдвоем, чтобы принять удар на себя, но Очкарик категорически отказалась. Сказала, что разговор будет тяжелый и лучше бы мне в этот момент находиться как можно дальше.

Она очень странная.

С одной стороны, стопроцентная трусиха. Тот случай, когда поговорка «боится собственной тени» — ни разу не преувеличение.

А с другой — ограждает меня, взрослого и, уж буду честным, наглого мужика без комплексов и принципов от какой-то фигни.

И почему-то на ум приходит старый советский мультфильм про льва и зайца, который бил себя в грудь, кричал, что самый сильный, а потом от страха грохнулся в обморок. Даже не сомневаюсь, что у Очкарика вот это полуобморочное состояние — не такая уж и редкость. И как тут угадать, если она и так бледная, словно глубоко больна?

Даже жаль ее тормошить, когда притормаживаю у подъезда. Минуту просто смотрю на немного сползшие очки, на то, как смешно расслабила губы, совсем как маленькая.

Вообще, дружище Антон, вляпываешься ты по самые вот их.

Плюс девять лет разницы на помойку не вынесешь. Мало ли что она там говорит про нелюбовь ходить по ресторанам и клубам. Надолго ли хватит этой нелюбви?

— Малыш, приехали. — Осторожно, чтобы не испугать, глажу ее щеке тыльной стороной ладони.