Кряхтя и жалуясь на глупую молодёжь, некромант забрался в дормез. А я вместе с Ермолайкой, чудом отсидевшимся в придорожных кустах, полез на крышу приводить в чувство Кижа.

Глава 23

Дела минувшие

Колдовство некроманта зацепило рикошетом Кижа и выбило из него дух. Мертвец лежал на крыше дормеза на спине и бессмысленно пялился в голубое небо. Пришлось срочно приводить его в чувство — я положил руку ему на голову и влил порцию силы. Раз, другой, третий. Пока Киж не начал вяло шевелиться, а после заморгал и приподнялся на локтях. Я залез к нему в карман, вытащил фляжку и влил рот мертвеца несколько глотков.

— Я фам, — Киж замотал головой, выдернул фляжку у меня из рук и приложился к горлышку.

— Любите вы, Константин Платонович, — печальным голосом укорил он меня, — всякую непонятную всячину подбирать на дорогах. То кота вашего великанского. То некроманта в рясе. Честное слово, выбрали бы что-то безопасное. Девиц, к примеру, коллекционировали.

— Девиц? — я засмеялся. — Это ты Сашке с Таней давно под руку не попадался. Быстро поймёшь, какие они безопасные. Да и Диего не подарок была, если помнишь.

Киж тяжело вздохнул.

— Вы, Константин Платонович, с вашим Талантом любую идею испортить можете. А ведь…

— Ёрничаешь, значит, существуешь, — я хлопнул его по плечу. — Хватит лежать. Спускайся и поехали, домой очень хочется.

Киж оказался на земле быстрее меня — просто спрыгнул с крыши, оставив на земле глубокие отпечатки сапог.

— Константин Платонович, я лучше на козлах сяду, с Ермолайкой. Проветрюсь, отдышусь после драки.

— А ты, часом, не струсил, Дмитрий Иванович? Испугался инока?

Поджав губы, Киж распахнул дверь и забрался в дормез, а следом за ним и я.

* * *

Монах-некромант не спал. Развалился на сиденье и с усмешкой наблюдал за нами. Его заметно веселило, что Киж специально отсел подальше и старался не смотреть в его сторону, но всё же изредка бросал короткие взгляды и тут же отворачивался. Кстати, сейчас Талант в нём ощущался вполне явственно — тяжёлый, тёмный, неподвижный. Будто огромный гранитный валун под водами бурной реки. Пожалуй, скромный инок уделал бы покойного Голицына одной левой.

Едва мы тронулись, Киж в очередной раз зыркнул на монаха и заявил:

— Я вас вспомнил, отец Лукиан. Вы встречались однажды с Василием Фёдоровичем в Петербурге. Вы тогда были в партикулярном платье, а не в рясе.

— Может быть, — монах кивнул, — а вот я тебя не помню, уж извини. Мертвяки мне все на одно лицо. Это Васька любил с вами возиться. А я считаю — раз умер, будь добр лежи тихонько в могиле, а не бегай среди живых. Хочешь, упокою тебя? Да не бойся, не больно сделаю.

— Нет!

Я думал, Киж прямо на ходу выпрыгнет из дормеза.

— Не надо так шутить, — я сдвинулся на сиденье, чтобы прикрыть Кижа в случае чего, — упокаивать Дмитрия Ивановича я не дам.

Монах рассмеялся, словно услышал удачную шутку.

— Ну раз нет, пусть поделится флягой. Давай-давай, я отсюда слышу, как в ней булькает.

Он протянул руку, и Киж, облегчённо выдохнув, вложил в толстые пальцы-колбаски фляжку. Монах вытащил пробку, хорошенько приложился к горлышку и занюхал рукавом подрясника.

— Ух, добро. А ты, мертвяк, хорошо устроился, ничего не скажешь. На, — он бросил флягу обратно, — тебе тоже оставил. Выпей и не трясись, не буду я тебя упокаивать. Есть у меня принцип: всё делать только добром, по желанию.

— А опричников вы тоже добром убили?

— И их добром, — монах счастливо лыбился, потешаясь над нами. — Ежели человек угрожает некроманту — он дурак и добровольный смертник.

Пожевав губами, Лукиан качнул головой.

— Эх, мало нас осталось. Уважения ни у кого к нам нет, забыли, как раньше было.

— Раньше, это когда?

— Так при Иоанне Васильевиче. Я у него воеводой был в опричном войске. В настоящем, а не как сейчас. — Прикрыв глаза, монах улыбнулся. — Ух, времечко было! Зажигали так, что огонь до неба стоял.

— А в монастырь вы потом пошли, чтобы грехи замаливать от этого зажигания?

— Я? Я сам никуда не ходил, — он наклонился ко мне и спросил чуть тише: — Чёрного песку уже заработал?

Я кивнул.

— Представь, чадо, что я с ним увлёкся. Чуток совсем. Так, что на пару тысяч лет хватило бы.

Мы встретились взглядами, и я отчётливо понял — не врёт. Ни капельки. В глазах старого некроманта стояли долгие прожитые годы, а впереди ждала череда ещё длиннее. Я физически ощутил массу чёрного песка в его часах. Много, очень много.

— Дай-ка мне ещё раз глотнуть.

Монах потянулся и отобрал у Кижа фляжечку. Тому оставалось только ревниво смотреть, как покушаются на его добро. Но возражать он не рискнул.

Лукиан пил мелкими глотками, дёргая кадыком на массивной шее.

— Да, перестарался тогда, — продолжил он, вернув Кижу его «прелесть», — особенно в Новгороде. Так, что Иоанн Васильевич лично меня посохом отходил. Ох и силён был Певчий царь. Чуть дух из меня не вышиб, потом неделю подняться не мог. А как в себя пришёл, Иоанн Васильевич отправил меня в Соловецкую обитель на покаяние. Приказал сто лет, ни часа не пропуская, молиться да поклоны бить, пока грехи не отмолю.

— Сто?

Некромант пожал плечами. Мол, что здесь такого? Сто лет больше, сто лет меньше, какая разница?

— Не подряд, правда, вышло. Царь меня вызывал и турка бить, и поляков. Возле Молодей, помню, хорошую жатву собрал.

Я закашлялся, сообразив, какую именно «жатву» он имел в виду. Но выражение запомнил: через много лет уже я буду так говорить про битву при Кунерсдорфе.

— А как царя убили…

— Отец Лукиан, погодите. Иоанна Васильевича убили?

— Убили, — монах кивнул. По его лицу промелькнула тень, будто он вспомнил что-то плохое. — Годунов меня в Москву вызвал, чтобы найти виновного. Да только в дороге напали люди Бельского: положили всю свиту, что за мной приезжала, да сами в землю легли.

Вздохнув, монах кинул взгляд на Кижа, но фляжку просить не стал.

— Я махнул рукой да и назад в обитель воротился. Слово дал на сто лет, значит, должен до дня исполнить.

Мне представилось, как в России кипит Смута, убивают Годунова, выползают Лжедмитрии, Минин и Пожарский собирают ополчение, Земский собор выбирает новую династию царей, а в келье всё это время замаливает прошлые грехи некромант.

— А после, как прошли сто лет?

— Остался в обители, — Лукиан улыбнулся, — привык я за это время к тишине и покою. Никто не тревожит, не пытается в интриги втянуть, убийц не подсылает, яд не подсыпает. Лепота!

— Приняли постриг, — я кивнул ему в ответ.

— Зачем? — некромант искренне удивился. — В церковь мне ходу нет, так простым послушником и остался. Только об этом за давностью лет и не помнит