– Кречетников слишком заважничался! Поезжай и сбавь ему спеси!

Львов поспешил в Тулу. И вот в праздничный день, когда чванный Кречетников, окруженный толпой услужливых ординарцев, чиновников, секретарей, парадно разодетых официантов и прочей челяди, появился в приемной зале, среди воцарившейся тишины раздался вдруг отчаянный крик мужика, одетого в нарочито поношенное платье:

– Браво, Кречетников, браво, брависсимо!

Изумленные взоры обратились на смельчака, который стоял на стуле и что есть сил хлопал в ладоши. Каково же было удивление гостей, когда сам наместник подошел к этому непрезентабельного вида простолюдину и, ласково протягивая ему руку, сказал:

– Как я рад, уважаемый Сергей Лаврентьевич, что вижу вас. Надолго ли к нам пожаловали?

Но посланец всесильного Потемкина, заливаясь смехом, начал убеждать Кречетникова «воротиться в гостиную и еще раз позабавить его пышным выходом».

– Бога ради, перестаньте шутить, – бормотал растерявшийся наместник, – позвольте лучше вас обнять.

– Нет, – кричал Львов, – не сойду с места, пока не исполните моей просьбы. Мастерски играете свою роль.

Сконфуженному Кречетникову стоило немалых усилий уговорить Львова слезть со стула и прекратить злую шутку, которая, надо полагать, достигла цели.

Обаяние Сергея Лаврентьевича было столь неотразимым, что на него просто невозможно было долго сердиться. Однажды Потемкин за что-то обиделся на Львова и перестал с ним разговаривать. Наш герой как будто не обратил на это внимания и продолжал обедать у князя, но при этом стал заметно худеть. Наконец Потемкин заметил это, удивился и спросил генерала:

– Отчего ты так похудел?

– По милости вашей светлости. Если бы вы еще продолжали на меня дуться, я умер бы с голода.

– Как так?

– Прежде все оставляли меня в покое. А теперь едва только поднесу кусок ко рту, меня отвлекают вопросами. Не смел же я не отвечать, находясь в опале!

Но нельзя не сказать об одной непривлекательной черте характера нашего героя: Сергей Лаврентьевич был отъявленным картежником, кутилой и мотом. Он всегда был в долгах, как в шелках, и при этом никогда не любил платить по счетам. Однажды это навлекло на него гнев самой императрицы. По словам ее личного секретаря А.В. Храповицкого, Екатерина II, собираясь в путешествие в Крым, исключила из своей свиты Львова, бросив: «Бесчестный человек в моем сообществе жить не может». Впрочем, монархиня скоро простила Львова и всегда щедро его награждала по представлениям Потемкина. Не исключено, что Сергей Лаврентьевич был и непременным участником оргий женолюбивого светлейшего: не случайно писатель Ф.В. Булгарин назвал его «известным бонвиваном».

И показательно, что именно Потемкин озаботился устройством судьбы своего любимца и подыскал невесту самую подходящую, «желая доставить ему счастие в получении знатного имущества». Избранницей расточительного Львова стала (с подачи Потемкина) дочь богатейшего заводчика Никиты Акинфиевича Демидова Екатерина (1772−1832), которая к тому же была младше мужа на 30 (!) лет. Причем светлейший буквально настоял на этом браке: получив поначалу отказ, князь, по словам брата невесты, Николая, «вторично обратился… и тут уже не было средства дальше противиться в рассуждении столь сильной его возможности, и сестру мою за Львова отдали». Если учесть, что Н.Н. Демидов был адъютантом Потемкина и находился в зависимом от него положении, покорность брата станет понятной, хотя тот и не скрывал, что сокрушается о сестре, «сожалея о толико несчастной ее участи».

Согласно завещанию отца, приданое Екатерины составило «2264 ревизских душ крестьян Ардатовской округи (села Гремячее, Тресвяцкое, Сапоны) Нижегородского наместничества и Муромской округи (село Яковцево) Владимирского наместничества, да сверх того денег 100 тыс. рублей, бриллиантовых вещей, платья и мебелей на 30 тыс. рублей». Но этого мало! Николай Демидов вынужден был заплатить за своего новоиспеченного зятя Львова долг в 164 тысячи рублей! Кроме того, он и в дальнейшем вынужден был помогать семье своей злополучной сестры «по их дошедшей крайности». Ссужал Львова деньгами и Потемкин, пока был жив.

Был ли Львов вполне доволен своей жизнью? Едва ли. Может статься, в его памяти снова и снова вставала сцена с его светлейшим патроном, когда генерал не сумел утишить его внезапный гнев. Они, по обыкновению, ужинали. Потемкин был поначалу весел, говорлив, шутил беспрестанно, но потом вдруг задумался, начал грызть ногти (что означало сильное неудовольствие) и вдруг изрек: «Может ли человек быть счастливее меня? Все, чего я ни желал, все прихоти мои исполнялись как будто каким очарованием; хотел чинов – имею; орденов – имею; любил играть – проигрывал суммы несчетные; любил покупать имения – имею; любил строить дома – построил дворцы; любил дорогие вещи – имею столько, что ни один частный человек не имеет так много и таких редких; словом, все мои страсти выполнялись!» Произнеся это, князь заметно помрачнел. Львов открыл было рот, чтобы разогнать его грусть веселой шуткой, но Потемкин схватил тарелку, с силой разбил ее вдребезги об пол, ушел в спальню и заперся.

Слова эти, видно, крепко запали в душу нашего героя. Через много лет пресыщенный жизнью Львов выскажется прилюдно почти в том же духе, что и Потемкин: «Я бывал в нескольких сражениях, видел неприятеля лицом к лицу и никогда не чувствовал, чтоб у меня забилось сердце. Я играл в карты, проигрывал все до последнего гроша, не зная, чем завтра существовать буду, и оставался так же покоен, как бы имея мильон за пазухой. Наконец, вздумалось мне влюбиться в одну красавицу полячку, которая, казалось, была от меня без памяти, но в самом деле безбожно обманывала меня для одного венгерского офицера; я узнал об измене со всеми гнусными ее подробностями – и мне стало смешно. Как же, думал я, дожить до шестидесяти лет и не испытать ни одного сильного ощущения! Если оно не далось мне на земле, дай поищу его за облаками: вот я и полетел».

Хотя Сергей Лаврентьевич не был чужд изящной словесности, он говорит здесь вовсе не о парении пиитического духа. Речь в самом деле идет о преодолении им законов тяготения. В 1803 году известный воздухоплаватель Андре Жак Гарнерен с женой и дочерью удостоился приглашения в Россию. Француз получил высочайшую привилегию подниматься на аэростате перед петербургской и московской публикой. За немалую мзду (2000 рублей серебром) этот воздухоплаватель согласился взять с собой в полет русского пассажира, которым и стал престарелый Львов. Одни историки считают, что император Александр I и его генералитет решили выяснить возможность использования аэростатов в военных целях и наш герой лишь исполнил их поручение. По другой, более правдоподобной версии, Львов часто жаловался царю на отсутствие острых ощущений, и благосклонный к нему монарх пошел генералу навстречу и даже оплатил его воздушное путешествие.

Так или иначе, но 18 июля 1803 года в шесть часов вечера при огромном стечении народа воздушный шар с Гарнереном и Львовым на борту поднялся в петербургское небо с плаца Кадетского корпуса, что на Васильевском острове. Причем Сергей Лаврентьевич, в соответствии с торжественностью момента, облачился в парадный мундир при орденских лентах. В руке генерал держал небольшой флаг, которым, поднявшись в воздух, весело размахивал, дабы дать понять, что он не из робкого десятка. Аэростат полетел в сторону Финского залива, постепенно набирая высоту до 2500 метров. Но… – ох уж эта питерская погода! – ветер внезапно переменился, и шар вынужденно сел в районе Красного Села. После приземления генерал разочарованно заметил: «За пределами нашей атмосферы я не нашел ничего, кроме тумана и сырости: немного продрог – вот и все». Тем не менее Львов вошел в историю как первый русский человек, поднявшийся в воздух на аэростате.