«А может, и правда, – думал Петр, – гигантская женщина – одна из океанид, и это она перекрывала своей цепочкой вериги – самый узкий проход в бухту, чтобы ни одна мышь не проскочила. Не может быть, чтобы второй остров был не рукотворный. Да и первый не мог быть создан руками маленьких людишек. Всего скорее это проделки Большой Женщины, позавидовавшей Франу и Катице – черногорским Ромео и Джульетте».

– Куда поедем, – спросил у Порошкански Эфлисон, – на юг или на север?

– На юг город Бар, на север Чайниче, – развернул мысль картой Давид. – А что, может, поедем в Бар? Догоняться? Я еще «Горького листа» не распрбовал в этот раз.

– Нет, поедем в хорватско-рыбацкую деревню.

– Что за рыбацкая деревня? Почему на карте нет? – спросил Порошкански.

– Уже давно жители деревни покинули эти места, – пояснил Эфлисон, – и долгое время каменные дома стояли в безжизненном спокойствии. Знаешь ли, бывает такое спокойствие, когда вроде бы живешь, а вроде бы и нет. Но бизнесмены – те на месте сидеть не хотят. Им покой неведом. Они не могут просто гордиться красотой, они знают, что на красоте можно еще и денег подзаработать. Пару лет назад англичане выкупили эту деревушку с рыбьими потрохами и все восстановили. Теперь каждый дом – либо отельчик, либо дорогой ресторан, где подают в разном виде свежевыловленную рыбу, или еще что-то, что поможет получить прибыль.

– Зачем рыбацкая деревня, если каждый может сам рыбу ловить? – не понял Петр.

– Вот именно. Раньше каждый в море выходил за рыбой, в лес за дровами. А потом какому-то большому начальнику в голову пришло, что страну надо капитализировать. А как? Все превратить в товар. Все сделать предметом продажи – и воду и лес и воздух. Есть у меня приятель – заядлый рыбак Ивица. Но когда Ивица каждый вечер выходит на берег и ловит на живца с удочки – это не считается. Пойманная рыба и устрицы становятся товаром, когда бизнесмен Ивица построит устричную ферму или консервный завод. Наймет людей в отдел маркетинга. Начнет поставлять продукцию в ресторан, превращая бруски трески в исходный, готовый к употреблению большой экономикой материал. В итоге – совокупный национальный продукт растет, а экономика пухнет, пахнет и считает, что она процветает!

– Ой, сейчас лопну со смеха! – схватился за живот Порошкански. По-хорватски это звучало как «пукнути од смийха». И тут, глядя на корчившегося в припадке гомерического хохота Давида, Петр решил, что Большая Женщина и есть глобализация. Это она, Глоби, накатывая, как приливы, со своими инвестициями, поглощает маленькую Черногорию с потрохами – чтобы, высосав и выкачав все до капли, направиться в сторону офшора на Кипре. Движение капитала не знает границ.

– Человечество задумывается о новом мировом порядке только после глобальной катастрофы, – высказал свои мысли о Большой Женщине вслух Петр. – Она, как Артемида Эфесская, ради достижения добавленной стоимости раздувала бычьи пузыри, накачивала все в округе финансовыми удобрениями. А потом – ибо удовольствие не есть удовлетворение – у Большой Женщины случилась истерика. В итоге разразился глубочайший финансовый кризис, и Большая Женщина, как старуха в сказке Пушкина, осталась с разбитым корытом.

– То же самое и с культурой, которую мы продаем туристам, – словно вспомнив Пушкина, вмешался в разговор успокоившийся Порошкански. – Думаешь, нам, албанцам, охота торговать тем последним, что у нас еще осталось за душой, – песнями и притчами? А надо – для капитализации и якобы богатства страны. Каждый частный дом, что строили наши деды, уже превратили в отель. Зачем из кладбища с могилами наших предков делать туристический объект, а из наших жен и матерей туристическую обслугу? Оставьте кости предков в покое. Оставьте наших женщин нашим семьям. Горький лист, одним словом.

Поспорив о политике и перейдя к сладкой клубничке, решили, что рыбаки должны больше знать о женщинах, чем они, поэтому Петр и Давид рванули на побережье… Эфлисон катился чуть позади, и ветер доносил лишь обрывки его рассуждений о долбаной глобализации:

– Рыбаки – они море понимают, а море – оно знаешь какое мутное.

Но не успели друзья выйти к морю, как Петр и сам понял, что его совсем развезло.

– Что это такое? – спросил Порошкански у Эфлисона сдавленным голосом, когда они проезжали мимо красных пластиковых столов под большими зонтами. Палатка на самом утесе напоминала римскую триеру.

– Это наши конкуренты.

– «Стамбульские сладости», – по слогам прочитал Порошкански.

– Раньше ближе всех к морю была моя таверна, а теперь турецкая забегаловка. А ведь море – стратегический объект, – поднял палец к небу Эфлисон.

– Как так? – спросил Порошкански.

– Средиземное море – сердце мира. Кто владеет Балканами, тот владеет миром. Вот так, геополитика.

– Как им это удалось завладеть всем миром? – еле сдерживаясь, спросил Петр.

– Глобализация. Раньше, когда я был маленьким, а отец еще был жив, нас все в городке уважали за силу. У нас был вес. Комар пискнуть не мог. Кто посмел бы поставить у нас перед носом свою харчевню? Только представь. А эти…

Петр попытался представить.

– Смотри, сколько сладостей предлагают. Коктейли разные. Мороженое украшают зонтиками. А откуда у них деньги на зонтики?

– Откуда? – спросил Порошкански.

– Ясное дело, деньги из банка. «Америкен экспресс». Запомните, ребята: кто владеет Балканами, тот владеет миром.

– Все, больше не могу, останови машину. Не могу больше, сейчас меня стошнит, – сказал Петр. Он вылез из кабриолета и плюхнулся на пластиковое кресло.

– А… – Эфлисон аж потерял дар речи. – Ты что, к туркам, к американцам в кафе?

– Ага, – сказал Петр.

– Мою эксклюзивную таверну на их общепит…

– Ага, – сказал Петр.

– Мою натуральную еду на их полуфабрикаты?

– Ага. – Петр самодовольно улыбался.

– Убью!

К столику тут же подбежал среднего роста турок с морщинистым лицом. Было ему лет пятьдесят, но благодаря сноровке и черным, как смоль, волосам он чем-то походил на юношу.

– Что желаете, эфенди? – спросил турок.

– Если можно, тазик и кувшин воды.

– Что он заказал? – спросил Эфлисон у Порошкански.

– Чего-то тазик и кувшин. – Порошкански изобразил в воздухе кувшин.

– Вот сволочь! У меня ничего ни есть, ни пить не хотел. Если ты закажешь тазик чего бы то ни было и кувшин, – Эфлисон грозно помахал перед носом Петра кулаком, здоровенным, как баскетбольный мяч, – ты мне больше не друг и не приятель.

Но турок уже нес заказ.

– Пожалуйста, эфенди.

– Спасибо.

Петр снял рубашку, нагнулся над тазиком и стал поливать себе шею.

– Фрр, фрр.