Уинстон медленно поднял голову и открыл глаза.

– Я не всерьез насчет этого всего с выборами. Никуда я не собираюсь избираться. На хрен.

Инес подняла палец, как член какого-нибудь комитета, имеющий вопрос процедурного характера.

– Пятнадцать тысяч долларов, Уинстон. Я заплачу тебе пятнадцать тысяч долларов, если ты выставишь свою кандидатуру. Может, чуть больше, когда разберусь, сколько стоят плакаты и все прочее. Не важно, выиграешь ты или проиграешь. Считай это летней подработкой.

Уинстон сразу вспомнил про чек на реституцию, который висел у Инес в спальне.

– Не надо, мисс Номура, не шути так.

– Инес, не поощряй парня, – взмолился Клиффорд. – Еще решит, что ты взаправду.

– До выборов три месяца с небольшим. Выходит пять тысяч в месяц.

Уинстон смотрел ей в глаза. Она не шутила.

– Будет весело.

Уинстон глянул на Иоланду. Та не была в восторге. Не нравится ей мисс Номура, хоть убей. Он посмотрел на Фарика. Плюх в конце концов придумает какой-нибудь зловещий план летнего заработка. В зависимости от степени риска на руках у Уинстона останется четыре-пять тысяч долларов в месяц. Ну, надо же, криминал и политика оплачиваются примерно одинаково.

– Мисс Номура, я хочу деньги вперед.

– По рукам.

Инес вздохнула. Никто больше не сказал ни слова, все ждали, когда она опомнится и отзовет предложение.

Зазвонил телефон. Уинстон нажал кнопку громкой связи и гаркнул:

– Кто это?

– Уинстон, так ты отвечаешь на звонки?

– Нет, мам.

– То-то же. Ну, что вы там решили?

– Я баллотируюсь в конгресс.

– Городской совет, – шикнула Иоланда.

– Отлично, сынок, удачи тебе. Пока.

– Спасибо, мам, ты всегда была рядом. В смысле физически не была, но да, спасибо. Скоро позвоню. Пока! Люблю тебя.

Уинстон подхватил ребенка с пола и поднес к телефону – одной рукой держал, а другой щекотал пузико.

– Скажи бабушке «до свидания», Джорди.

Тот что-то слюняво проворковал в трубку.

Клиффорд встал из-за стола.

– Инес, зал готов?

– Мисс Данливи обо всем позаботилась, но нам пора двигать. Я подойду через минуту.

Клиффорд собрал свои книги и ушел в сторону зала, а Инес долго не выпускала Уинстона из объятий.

– Знаешь, чего мы давно не делали?

– Не-а.

– Мы не поднимались на Эмпайр-стейт-билдинг. Давай в следующее воскресенье. Спенсер, ты тоже приходи.

– Конечно.

– Уинстон, ты не против?

– Не-а.

– Придешь послушать выступление отца?

– Может быть.

Уинстон начал прибирать на столе. Смял листок с рекламой Колетт Кокс и бросил его вместе с объедками в мусорную корзину.

– Мисс Номура.

– Что?

– Как думаешь, отец пришел бы на это собрание, если бы у него на сегодня не было назначено выступление?

– Не знаю.

– Попробуй не проголосовать за меня.

– Голоса надо заслужить, Уинстон. Силой голосовать за себя не заставишь, – сказала Инес, убегая в коридор.

Иоланда усадила ребенка в коляску, пристегнула его и прижалась к Уинстону. Задрала футболку, обнажив пляжный мяч его живота.

– Ты ж мой красавец. Взял запасную футболку?

– Забыл.

Иоланда задрала футболку выше, обнажив его грудь.

– Мне не нравится, как мисс Номура на тебя смотрит.

– И кто теперь параноик? Ты, кстати, заметила, что отец даже не попрощался?

– Заметила.

Два пальца Иоланды коснулись груди Борзого, скользнули по лыжной трассе из жировых бугров, прошли слаломом между прыщами и разнообразными боевыми шрамами, оставляя на потной коже извилистый след. Живот Уинстона задрожал, когда ее пальцы сделали круг около его пупка.

– Что ты имел в виду, когда сказал, что у меня нет выбора, что я должна поддержать тебя, если ты примешь участие в выборах?

– Ты моя девочка, если я что-то делаю, ты идешь за мной. И наоборот.

– Я думаю, что идти за ниггером, у которого в кармане пятнадцать штук, гораздо проще.

– Да что ты говоришь? No te preocupes, не беспокойся, я просто возьму бабки и смоюсь. Если мисс Номура хочет поиграться в социального работника, ее дело.

Фарик схватил Спенсера за локоть и потащил к двери.

– Мы тут постоим, хорошо?

– Хорошо, – ответил Уинстон.

Иоланда стерла руками пот с груди Борзого и высушила его соски своим дыханием, наблюдая, как его тело покрывается гусиной кожей.

– Иоланда, что ты делаешь?

– Ты не думал, что мы поженились слишком молодыми? – спросила она, проникая указательным пальцем в бездну его пупка.

Палец погрузился до третьей фаланги, Иоланда, казалось, давила непосредственно на чувствительные точки мужниной души. Она хотела возбудить внутри его настоящего самца, услышать его рев, чтобы он умолял о пощаде ее и только ее. Уинстон напряг пресс, и стенки его пупка стиснули палец, как китайская ловушка из темной кожи.

– Ланда, никуда ты не денешься, так что не бузи.

Иоланда резко дернула руку, но не смогла высвободиться из вакуумного капкана.

– Борзый, не балуйся!

Уинстон выдохнул и расслабил мышцы. Прежде чем вытереть влажный палец о его штаны, Иоланда его понюхала. Потом задрала свою футболку и обняла Уинстона; их потные животы слиплись, как мокрые салфетки.

Тем временем в коридоре Спенсер спросил у Фарика:

– Уинстон и Инес, они что, серьезно?

– Жидок, я не знаю насчет мисс Номуры, и я сомневаюсь, что Борз реально займется всей этой мутотенью с плакатами и выступлениями, но я точно знаю: когда он говорил, что знает всех в округе, это от души. У него есть только два настроя: серьезный и до хера серьезный, только так. Я только раз слышал, как он шутит, когда мы работали в Бруклине, и это был сущий кошмар. И даже когда Борзый шутит, он серьезен. Очень уж чувствительный. Знаешь, ниггеры часто подкалывают друг друга, мол, «ты такой урод», «такой черный», «такой тупой». С Борзым никто такого себе не позволяет. С той самой истории между ним и Картером. Мы как-то возвращались с пляжа, и Картер не слезал с Борзого. «Ниггер, ты такой жирный, ты подпрыгнул на небо и прилип. Ублюдок, ты такой большой, что носишь наволочки вместо носков. Ты такой толстый, что срешь пушечными ядрами. Астронавты из космоса могут разглядеть только Великую Китайскую стену и твой черный зад». И это были не какието шуточки, Картер палил со всех орудий, и Борзому оставалось только терпеть удары. Он ведь врать не может. Если он скажет кому: «Я тебя прикончу», у парня друзей останется меньше, чем у Израиля. В общем, Картер так заливался, что ему пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание. В эту секунду Борзый, устав от подколок, вдруг выдал: «Да, зато я твою мать имел». Обычно, когда ниггер заводит песню насчет «я твою маму туда-сюда», другие только поморщились бы, мол, труха базар. Но тут они ржали, падали со ступенек, выбегали на улицу и стучали друг друга по спине – помирали со смеху.