Лужков, быть может, не ошибался до такой степени, но, похоже, гордился отсутствием такта.

Правительство Собянина, напротив, оказалось умнее, проявило больше уважения к гражданам и намного больше внимания к общественному мнению. Мэрия при Собянине допускала ошибки, и некоторые ее политические меры вызвали ощутимое противодействие. Но протесты градозащитников по сравнению с дособянинским десятилетием заметно ослабели. Это не значит, что москвичи вновь обрели свою якобы пассивную и фаталистическую «природу». Остается множество разногласий, вызывающих общественный протест, некоторые из них будут рассмотрены в следующей главе. И все же важно, что, в отличие от лужковской эпохи, ныне представители общественности, заботящиеся о сохранении культурного наследия, могут рассчитывать, что Арх-надзор и его сторонники будут вести непрерывное наблюдение, в случае необходимости бить тревогу и бороться за спасение исторических зданий. И хотя, вероятно, большинство москвичей по-прежнему испытывает глубокое недоверие к мэрии, те, кто разбирается в градозащитной проблематике, не станут отрицать, что при Собянине ситуация значительно улучшилась.

Мы не должны уповать на хеппи-энд: мэрия, градозащитники и другие группы гражданского общества занимаются агонистической политикой, а не пытаются построить утопию или достичь всеобщего согласия. То, что они создали к настоящему моменту, продолжая работать над сохранением наследия, может считаться всего лишь «удовлетворительным правлением» [Grindle 2012].

Глава седьмая

«Оставьте нас в покое!»

В данной главе фокус внимания смещается с защитников архитектурного наследия Москвы на активистов, обороняющих свои жилые дома и районы от новой застройки. Хотя масштаб их деятельности кажется менее значительным, они тоже объединяются в «инициативные группы» для противостояния переменам, навязываемым их жизненному укладу извне; тоже учатся доверять незнакомым людям, имеющим схожие проблемы; тоже стремятся к «праву на город» [Mitchell 2003; Sassen 2003]. Осваивая новые способы сопротивления и солидаризируясь с другими протестующими, москвичи меняют самих себя. Они становятся гражданами, хотя осознанно ставят перед собой гораздо более скромные цели, например спасение местной детской площадки. В отличие от движения за сохранение культурного наследия гораздо более распространенное явление – защита типовой застройки – не привело к созданию постоянных структур наподобие Архнадзора. Однако представляется, что защитники обычных жилых кварталов вместе с защитниками культурного наследия и другими самоорганизовавшимися протестующими создали в российской столице культуру протеста. Жители каждого района города теперь знают, что делать, если их округа окажется под угрозой, и многие из них готовы поддержать протестующих в других местах.

Примечательно, как быстро протодвижение и его участники поднимаются от местных проблем к гораздо более возвышенным размышлениям о правах и их связи с государством. <…> Их отчаяние вызвано чувством бессилия, выходящим далеко за рамки частных претензий. А их надежду укрепляет тот факт, что к ним в знак солидарности присоединяются протестующие из других районов, разделяющие, несмотря на разницу частных проблем, то же недовольство и говорящие на том же языке возмущения несправедливостью [Greene 2014: 165].

В настоящей главе в хронологическом порядке рассматривается эволюция двух родственных типов местной оппозиции: сопротивления принудительному расселению и уплотнительной застройке. Эти взаимосвязанные темы вытекают из явления, которое можно обозначить старым термином «диалектический процесс». Жители, самоорганизовываясь в инициативные группы, строят гражданское общество, заявляя о своих «правах на город», а мэрия, реагируя на протесты москвичей, реформирует свой подход к реконструкции жилых районов. В отличие от марксистской диалектики или химеры неолиберального консенсуса здесь нет никакого расчета на окончательное решение. Однако можно надеяться, что зачастую антагонистические отношения между местным государством и группами гражданского общества перерастут в агонистические. Ш. Муфф поясняет:

Разница в том, что в случае агонизма мы имеем дело не со связкой «друг – враг», а с взаимоотношениями соперников, которые признают законность требований друг друга. Понимая, что рационального решения их конфликта не существует, соперники тем не менее принимают свод правил, в соответствии с которыми будет регулироваться их конфликт [Mouffe2013: 138].

«Цивилизовать» Москву

На протяжении почти двух десятилетий московский мэр Ю. М. Лужков пытался превратить бывшую советскую столицу в то, что он называл «цивилизованным», «комфортным» глобальным городом. Так как в Москве осталось мало свободного пространства, особенно в историческом центре, неизбежным элементом реконструкции являлось «созидательное разрушение». А поскольку московское правительство возглавляли в основном люди, которые учились решать поставленные задачи при советском строе, неудивительно, что до недавнего времени градостроительство представляло собой административно-командный процесс без участия общественности в планировании и принятии решений.

Подчас городское строительство при Лужкове принимало колоссальный размах и бешеные темпы. Мэрия, иногда в сотрудничестве с частными застройщиками, участвовала в борьбе за территории по всему городу, а не только в историческом центре. Тогда как в центре основное внимание уделялось сооружениям, необходимым глобальному городу, включая дорогостоящее жилье для новой элиты, остальная часть мегаполиса претерпевала трансформации, призванные расчистить место для «нового среднего класса». Вскоре после избрания на пост мэра Лужков заявил, что ключевая задача его правления – «создать средний слой» собственников [Юрий Лужков 1992]. По сути, градоначальник реконструировал городской ландшафт, чтобы способствовать социальной революции. Разумеется, речь шла не о революции, совершаемой под дулами пистолетов. Более того, первоначально сопротивление организовывалось не на классовой или партийной основе и, как правило, не задействовало язык классовой борьбы. Это была социальная революция, осуществляемая посредством пространственной трансформации, и оппозиция формировалась в процессе градозащиты.

Протесты против реконструкции городов имели место даже в советскую эпоху. Например, Т. Колтон сообщает, что из-за общественного сопротивления в марте 1988 года было остановлено около 200 московских строительных проектов. Он также зафиксировал появление по меньшей мере одной «инициативной группы» [Colton 1995:592-599]. Локальная оппозиция редевелопменту имела место не только в Москве. Б. Рубл отмечает, что в начале постсоветского периода «многие органы местного самоуправления расширяли возможности участия граждан в принятии решений по городскому планированию посредством публичных слушаний и других дискуссионных площадок» [Ruble 1995: 76-103,107-108]. Но ни политическая активность граждан, ни инициативы по совместному планированию не получили массового развития и распространения.

Выше, в главе четвертой, обсуждалась «московская модель» Лужкова. Из-за того, что большая часть московских земель принадлежала городу, доминирующим партнером почти в каждом крупном градостроительном проекте становился лужковский режим. С этой точки зрения «московская модель» отличалась от неолиберальных систем редевелопмента, возникших на Западе. Помимо этого, она сохранила некоторые элементы советского строя, например «социальное жилье», для которого необходимо было искать новые источники финансирования. Наконец, «московская модель» была «предпринимательской» не только в неолиберальном смысле «двигателя роста», но и потому, что мэр, его жена и городские чиновники наживались непосредственно на градостроительных проектах. При этом Лужков мог позволить себе игнорировать