В конце концов моя рука как-то ненароком приобняла Сэм. В этом жесте не было какого-то особого значения. Мы держались друг за друга, как брат с сестрой, а не юные любовники, жаждущие большего. Таксы пристально наблюдали. Все три вытянулись столбиками на задних лапах – этакие вертикальные хот-доги, отрицающие законы физики.

Я окинул взглядом неоштукатуренные кирпичные стены и 20-футовый потолок. Костяк комнаты восходил к концу 1800-х – времени, когда люди и деньги лились в Гринвич-Виллидж рекой. Архитекторы уже больше никогда не станут проектировать резиденции с шестифутовыми витражными окнами. Как и не станут набивать дом резными мраморными каминами из Милана или резными лестницами из вест-индского красного дерева. Потолочный карниз был далек от симметрии. Резчики придали ему вид лиан в чаще дождевого леса, лазутчиков джунглей, торжествующих над человеком в вековечной борьбе за господство над окружающей средой. Результат получился потрясающий.

Карма Чарли окутывала нас. За 25 тысяч долларов он заказал причудливую стеклянную люстру в форме гигантского осьминога, как заказал и 14-футовую картину. Абстрактный взрыв алых завитков, черных текстур и землистых оранжевых запросто мог доминировать над помещением, но вместо того гаргантюанское полотно выгодно подчеркивало приглушенные тона восточного ковра за 125 тысяч долларов, украшающего широкие доски пола.

Чарли верил, что этот живописец будет следующим Пикассо.

– Это полотно стоит четверть миллиона, – поведал он мне однажды, – но я могу продать его вдвое дороже.

На мой взгляд, этот мазила – просто мазурик, вооруженный кистью и ящиком красок.

– Принимай, – посоветовал я.

На профессиональном сленге это означает: «Бери, сколько дают».

Чарли с усмешкой тряхнул головой в полнейшей уверенности в собственной ушлости.

– Гроув, – посоветовал он, – держись за свою цифирь, а искусство предоставь мне.

Чарли был прав. На предметах искусства он всегда наваривался.

Налив мне еще стопку лимончелло, Сэм поставила ее на старинный индонезийский кофейный столик с ручной росписью. Цвета ее, некогда яркие, за столетия смягчились.

– Гроув, даже не знаю, как тебя и благодарить.

– Ты же меня знаешь: всегда ищу, где бы хорошенько поесть.

– Я не об этом. Я не могу взять деньги, что ты прислал.

– Я и не думал, что ты их заберешь. Это в долг. Кроме того, я тут подумал…

– Давно пора. – Игривая улыбка Сэм всколыхнула во мне лимончелло.

Несмотря на поздний час, я все-таки намеревался поднять один последний вопрос.

– Я могу организовать кредит под залог недвижимости, и тебе вполне хватит, чтобы продержаться, пока мы не ликвидируем «Келемен Груп». Или не найдем счета. Что выйдет раньше.

– Ты шутишь, правда? – В ее словах звучал не столько вопрос, сколько обвинение.

– В каком это смысле?! – ощетинился я. – Семидесяти пяти надолго не хватит. И тут я сообразил, что Сэм тревожит кредит, ведь за время замужества она не проработала и дня. – Каков был ваш первый взнос? Может, удастся добиться снижения процентной ставки.

– Мы арендаторы. Дом не наш.

– Быть не может. Вы потратили не меньше 100 тысяч долларов на его отделку.

– У нас есть возможность выкупить здание. Мы можем вернуть свои деньги в любой момент.

Ее признание ошеломило меня. Не зная, что сказать, я поменял курс.

– Страховки на Чарли нет, верно? Я сказал бостонской полиции, что он в них не верил.

– Ты был прав. От страховок его корежило.

– Каждый финансист считает, что получит больший доход где угодно, кроме страхования.

– В том числе, – поддержала Сэм. – Но его, по-моему, напрягали медицинские требования. Чарли было не по нутру, что врачи велели ему сбросить вес.

Доконало его отнюдь не ожирение.

– Я обшарила наш сейф, – продолжала Сэм.

– Я рад, что ты все перепроверила.

– Вообще-то я искала драгоценности, – пояснила она, – а не страховки. Если по-честному, это тоже проблема. Моих лучших драгоценностей в сейфе нет. Всякая там повседневная бижутерия в сейфе. А вот дорогие предметы пропали.

– Черный жемчуг?

– Пропал, – ответила она.

– А штучка в виде павлина?

– Не могу найти.

– Ожерелье с зеленоватыми сапфирами и изумрудами с алмазной огранкой?

– Оно идеально подошло бы к моему платью в «Аквариуме». В тот вечер я впервые его хватилась.

Тут до меня дошло, что на Сэм не было ее великолепных ювелирных украшений ни на похоронах, ни во время визита ко мне в прошлую пятницу.

– Знаешь, это меня как-то беспокоит.

– Это его беспокоит! – фыркнула она. – Это мои лучшие украшения.

– Ну, вот именно. Ты не можешь найти свои драгоценности. А у тебя на чековом счету всего шестьсот долларов.

– Уже нет, – с благодарностью заметила она.

– Ты поняла, о чем я, – возразил я. – Тебе когда-нибудь приходило в голову, что Чарли может что-то скрывать? Или что-то от кого-то?

– Почему ты так думаешь? – полюбопытствовала она. Три таксы скреблись на кухне, обороняя свою территорию от некой неведомой угрозы.

– По нескольким причинам. Вроде защиты активов. Иногда люди прячут деньги, чтобы обезопасить их. И здравый смысл. Чарли ни за что не вложил бы ни цента в неликвидные инвестиции.

– Не вижу связи с шестьюстами долларами.

– Если Чарли спрятал драгоценности, – растолковал я, – может, он прятал и твои инвестиции.

Сэм просветлела.

– Не исключено. Всем распоряжался только он.

– Это лишь гипотеза. – Важно было не внушать Сэм чрезмерных надежд. – Не может же быть, чтобы кто-то украл твои драгоценности, верно?

– Мне такое даже в голову не приходило. Ключ был у Чарли. Ключ был у меня. Больше ни у кого ключа не было, и никаких следов взлома. Не понимаю, зачем Чарли потребовалось перепрятывать наши вещи.

– А полиции ты сказала?

– А что им говорить? Что Чарли куда-то засунул мои украшения, и я не могу их найти? В апартаменты к нам никто не вламывался.

– Все равно следовало им сказать. Может, кто-то заставил Чарли вытащить твои побрякушки.

Какое-то время мы оба молчали. Вспомнив вопрос Фитцсиммонса, я нарушил молчание с отвагой лимончелло и неуклюжей прямолинейностью, ставящей крест на моих перспективах сделать карьеру в Организации Объединенных Наций.

– Тебе не кажется, что у Чарли была интрижка?

– Ни в жисть.

– Откуда такая уверенность?