– А где бы Чарли нашел лучшую трахораму? – Сэм игриво смерила меня взглядом. В колледже она ни за что бы так не пошутила. Только благодаря опеке Чарли Сэм научилась изображать из себя нимфу, играя на вульгарных струнах мужской похоти.

Она попала в точку. Они были странной парочкой. Сэм была тонким намеком. Чарли был толстыми обстоятельствами. Я сглотнул ком в горле, тщательно взвесил реплику Сэм и пролепетал в полной уверенности в собственном обаянии:

– Это и вправду замечательный станок, Сэм, отлаженный и блестящий танинами, которые вознаградят того, кому хватит терпения дождаться его разогрева. Я предвижу яркую, насыщенную и сильную полировку, которой можно наслаждаться годами. У тебя еще лимончелло не найдется?

– Гроув, я снимаю тебя с довольствия. – И с притворным негодованием добавила: – И хватит говорить о моих танинах.

– Наверное, мысль хорошая. – Внезапно собственная невыдержанность огорчила меня. – Я сам снимаю себя с довольствия.

Дурак. Дурак. Дурак.

– Я славно оттянулась, Гроув.

Мавр сделал свое дело. Пора уходить.

– Я тоже, Сэм.

– Давай я дам тебе ноутбук Чарли. Может, ты сумеешь что-то найти. Я застряла на пароле.

Когда я уходил, таксы устроили столпотворение. Все три хот-дога пытались разом протиснуться через дверь, влекомые желанием понюхать, пописать и ворваться в ночь. Их суматоха не дала мне толком обнять Сэм на прощание.

– Эй, Гроув, – окликнула она меня вослед.

– Ага?

– Спасибо.

– Все, чем могу, Сэм.

Пять минут спустя мир вокруг меня закружился. Я приткнулся на заднем сиденье такси, стойко снося сияние манхэттенской иллюминации и переваривая ураганный замес вина с лимончелло. Всю дорогу обратно до Сентрал-Парк-Уэст я раздумывал над новыми поворотами судьбы. Ни драгоценностей. Ни титула на недвижимость. Ни страховки. Ни ниточки. Одно лишь утешение.

Ноутбук Чарли Келемена покоился на сиденье рядом со мной.

Уолл-стрит – работа утренняя. Подготовка начинается задолго до открытия торгов на Нью-Йоркской фондовой бирже. «Нью-Йорк таймс», «Уолл-стрит джорнел», даже «Файнэншл таймс» – брокеры и трейдеры читают минимум два из этих изданий еще до 7.20 каждое утро. Именно тогда в большинстве контор начинаются проприетарные аналитические конференции.

Сам я не жаворонок, и результаты личностного теста это подтверждают. К великому моему огорчению и вопреки советам наставников из Гарвардской школы бизнеса, я просыпаюсь задолго до рассвета и начинаю самопальную трансфузию кофеина. Я отбываю повинность штудирования периодики, но чтобы мозг врубился после пяти-шести часов сна, требуется какое-то время. Я изъясняюсь односложными хрюканьями, затягивающимися на все утро. Они временно маскируют мой южный акцент, удушая убаюкивающее уширение слогов.

Эти первые два-три часа осознанного бытия, необходимые для постижения рынков и анализа их направления, саботируют выбор карьеры, во всех прочих отношениях прекрасный. Я бьюсь над анализом, как Сизиф, толкающий валун на вершину. Я скатываюсь к подножию и повторяю ту же зверскую пытку с понедельника по пятницу.

И похмелье тут не подспорье.

* * *

В тот вторник мой будильник прозвенел в 5.30 утра. Голова пульсировала, как открытая рана, продезинфицированная лимончелло. Отключив будильник, я снова погрузился в сон и добрел до офиса, когда совещание давным-давно прошло. Было около 8.45 утра, когда Пэтти Гершон поприветствовала меня своей дурацкой шуткой:

– Спасибо, что удостоил нас посещением, О’Рурк!

– Тебе надо обновить репертуар, Пэтти.

– Нам надо поговорить, – парировала она.

– Дай мне оклематься, – отозвался я. – Как насчет сегодня после обеда?

Я имел в виду после закрытия. Как я узнал чуть позже при весьма неудачных обстоятельствах, Пэтти Гершон поняла это иначе.

– Лучше сейчас. Мне надо спросить тебя кое о чем.

Эта баба может раскатать в блин даже бетонный блок.

– Пэтти, что тебе непонятно насчет того, что мне нужно сперва оклематься?

– Голос у тебя скрипучий, О’Рурк. Вечер удался?

В нашей отрасли похмелье вызывает уважение. Хриплый голос на Уолл-стрит заменяет «Пурпурное сердце»{69}.

– В чем вопрос?

– Ты знаешь, кто такая Ева Браун? – Это не проверка. Она действительно не имела ни малейшего понятия.

– Конечно, – отозвался я.

– А мне скажешь?

– Просто «погугли» ее, Пэтти.

Когда доходит до истории, публика с Уолл-стрит демонстрирует полнейшее свое банкротство. За эти годы я понемногу привык к невежеству. Но вопрос Пэтти просто доконал меня. Она же еврейка. Уж ей-то следовало бы знать имя любовницы Гитлера.

– Сервер «лежал» все утро. Интернет-доступ перекрыт. – Она кивнула на компьютер, который я принес, – ноутбук Чарли, – словно желая подчеркнуть тиранию технических заморочек.

– А почему ты спрашиваешь?

– Моя мама, – пояснила Пэтти, – сказала, что я напоминаю ей Еву Браун.

Более пренебрежительной реплики от матери к дочери не встречалось за всю историю человечества. Скрыв собственный шок, я полюбопытствовал:

– Вы что, поцапались?

– А ты откуда знаешь? – наморщила лоб Пэтти.

Никакого ботокса.

– Удачная догадка, – соврал я. – Может, что-то в твоих интонациях.

– Так кто же она? – не унималась Пэтти.

– Во время Второй мировой войны, – начал я, собрав весь свой политес до последней унции, – Ева Браун имела сношения с лидерами Оси на регулярной основе. Одни считали ее писаной красавицей, другие воспринимали как сомнительную особу из-за компании, которую она водила. – Смахивает на то, что мое объяснение выдержит испытание, даже если Пэтти потом решит его проверить. – Твоя мать, – добавил я, пустив в ход всю свою дипломатичность, – вероятно, хочет примирения.

Пора на исповедь.

– Спасибо. – И Пэтти крикнула мне вслед: – Сегодня после обеда, О’Рурк!

* * *

Когда я приступил к работе за своим столом, Энни в соседнем отсеке как раз заканчивала беседу. Наши низкие перегородки предназначены для облегчения общения, легкого визуального и вербального доступа. А заодно исключают приватность. Перебранки между супругами, предложения работы от конкурентов, эректильная дисфункция и прочие медицинские проблемы – дела каждого известны каждому. В буквальном смысле.

– Вечер вчера удался на славу, – говорила Энни в трубку. – Я тоже тебя люблю.