— Здесь устраивают летние концерты. Я видела афиши в витрине «Бэй-сьюперетта».

— Я боюсь выходить, — вдруг призналась Джейн. — Там, снаружи, витает что-то недружелюбное. Я это чувствую. Не надо было нам сюда приезжать. Сьюки, это была чудовищная ошибка!

— Джейн, это совсем тебя не достойно! Ты все выдумываешь. — Сьюки нуждалась в помощи, пока паника Джейн не перекинулась и на нее. Она прислушалась к шуршанию шин по гравию под окном, подумав, что это могла быть Александра. Она надеялась на это. Враждебное пространство и время угрожающе окружали ее. Одно из отчетливых ощущений, которое испытывает вдова, — то, что мир становится слишком большим и что сама она, где бы ни находилась, занимает в нем неправильное место, которое не позволяет сделать этот мир соразмерным для контроля.

— Мы должны начать выходить, — заключила Сьюки, — и что-то делать. В субботу вечером в зале нового крыла публичной библиотеки — камерный концерт. Один парень в «Бэй-сьюперетте» сказал мне, что бюджет строительства этого нового крыла был превышен на миллион долларов.

Теперь обе прислушивались, как кто-то, должно быть, Александра, взбирался по лестнице, ступая тяжелее и медленнее, чем прежде. Ключ в поисках замочной скважины стал царапаться о дверь; в комнату с низким потолком всунулось раскрасневшееся лицо, обрамленное влажными и растрепанными пляжным ветром волосами. От широкого тела, как от набегающей волны, повеяло пропахшим водорослями воздухом.

— Это было восхитительно, — сказала Александра. — Сегодня я для разнообразия пошла направо, к общественному пляжу. Там, где раньше был пологий песчаный откос, теперь что-то вроде лагуны. Дети в ней свободно барахтаются, и матери с нянями могут не бояться, что их унесет волной. — Уловив, что подруги о чем-то разговаривали до ее прихода и готовы ей что-то предложить, она обрушила облаченную в свободное пляжное платье тяжесть своего тела в большое клетчатое кресло и риторически спросила: — Как я могла такую большую часть жизни провести вдали от океана?

— Без удовольс-с-ствия, — предположила Джейн.

— У нас с Джейн есть идея, — сказала Сьюки.

— Это я уже почувствовала, — ответила Александра. — Хорошо. Идеи нашей компании нужны.

Новое крыло иствикской публичной библиотеки было больше, чем старое, построенное в девятнадцатом веке как дар благотворителей неуклюжее здание из коричневого кирпича, с какой-то трогательной важностью стоявшее посреди тихой сени общественного парка. Новая пристройка из стекла и бетона заняла столько же места и потребовала новой подъездной аллеи и просторной парковки, для чего была залита асфальтом немалая часть травяной лужайки, на которой прежде гуляли дети и собаки. Хвастливо-шикарный концертный зал с вестибюлем и прилегающими служебными помещениями вольготно раскинулся под основным этажом, заставленным компьютерными столами, где городские бездельники играли в видеоигры и откровенно шарили по Сети в поисках порнографии. Секция детской литературы, некогда скромный уголок, обрамленный стеллажами тонких ярких корешков и для взрослых читателей служивший «транзитным пунктом», сильно расширился и был обставлен теперь высокими книжными шкафами орехового дерева в дюйм толщиной, как бы знаменовавшими собой конец эпохи чтения для всех, кроме кучки давнишних постоянных посетителей. Концертно-лекционный зал, оптимистически задуманный как место проведения едва ли не ежедневных развивающих мероприятий, предательски выдавал свое подземное местоположение сдавленной акустикой, вследствие которой для слушателей задних угловых мест сегодняшний концерт должен был превратиться в фантомное мимическое представление. Камерный ансамбль делился на честолюбивых студентов последних курсов колледжа соседней общины и мастеров старшего поколения, чье искусство достигло уровня самодовольной компетентности. Джейн, для которой игра на виолончели некогда составляла огнедышащий центр, яростный внутренний ресурс собственной эмоциональной жизни, клокоча от нетерпения, слушала, как фигуры на сцене упорно, качаясь из стороны в сторону, пропиликивались через слащавое нытье Вивальди, плотный клубок бетховенских почти диссонансов и легкий, как дымка, носовой платок Равеля, изящно исчезающий под широкой манжетой рукава.

Затем, после небольшого антракта, во время которого узкий вестибюль громко гудел возбужденными разговорами обо всем, что могли рассказать друг другу видевшиеся изо дня в день, собиравшиеся на одни и те же мероприятия жители маленького городка, и только какой-нибудь осколок былого множества приверженцев дурной привычки с опаской решался выйти на улицу, чтобы травануть сигаретным дымом ночной воздух над резко сократившим свою площадь парком, была подвергнута испытанию одна из великих «плетенок» Баха — аранжированная для струнных композиция из «Искусства фуги» с ее перекрещивающимися, как те самые веревочки детской игры в плетенки, темами, взмывающими под его великанскими божественными пальцами ввысь терциями, потом квинтами по старинной формуле ми-фа-ми-фа, ре-ми-ре-ми и ведущими к финальному высочайшему пароксизму барокко — пронзительному, пробирающему до дрожи контрапункту, который затем, постепенно замедляясь, смыкался в решительно сжатый лютеранский кулак. Когда-то Джейн играла эту фугу в ансамбле под управлением Рея Неффа, и теперь покоившиеся на колене пальцы левой руки привычно подергивались в знакомом рисунке движений, хотя мозоли на их подушечках, образовавшиеся от добросовестного прижимания струн, с годами стали едва заметны.

Сквозь пелену раздражения и ностальгии до нее медленно дошло, что первая скрипка, музыкант, которого она поначалу приняла за мужчину, тот, что вслух отсчитывал первый такт и беззвучно, резким движением руки вниз, дирижировал окончание — коренастый, с небольшим горбом и женской челкой, в очках со стальной оправой, — на самом деле был женщиной в мешковатых черных слаксах, и не просто женщиной, а женщиной, которую она хорошо знала, чьи властные жесты и педантичное кивание головой, напоминающее движение метронома, вызывали у нее неприятные воспоминания: это была Грета Нефф, не только все еще живая, но за три десятка лет изменившаяся меньше, чем была обязана измениться. Джейн заглянула в фотопринтную программку, которую при входе всем вручала девочка-подросток с круглым свежим румяным лицом, с которым совершенно не вязались многочисленные кольца на больших пальцах и крохотная серебряная гирька в проткнутой брови, и с удовлетворением убедилась, что имени Греты Нефф в списке исполнителей нет. Зато была там некая Г. Кальтенборн, скрипка. Немецкая девичья фамилия Греты. Джейн знала ее биографию. Они с Реймондом Неффом познакомились, когда он служил в армии и его часть была расквартирована в Штутгарте. Эту историю она услышала от Рея в постели. При воспоминании о Рее в постели сердце у нее екнуло. Интересно, что случилось с ним, дирижером оркестра иствикской средней школы и руководителем отважного ансамбля исполнителей камерной музыки, в котором Джейн играла на виолончели? Суетливый маленький мужчина с мягким телом и высоким гнусавым голосом провинциального властителя дум, он казался женоподобным, но наградил Грету шестерыми детьми, при этом у него оставалось достаточно сексуальной энергии, чтобы исполнять роль любовника Джейн, а до нее — Александры. Для Александры это было не более чем мелким эпизодом, а вот для Джейн — чем-то большим: при всех своих промашках, включая женитьбу на ужасной, смехотворной немке, он умел обращаться с женским телом. У него был музыкальный подход. Люди насмехались над Реем, но Джейн испытывала блаженство под его руками и языком. И безусловно, он был именно так скудно одарен, как можно было догадаться по его ворчливому голосу.