Поместье Нэта Тинкера было закреплено за несуществующими доверительными собственниками и так обставлено дополнительными распоряжениями к завещанию и долгосрочными долговыми обязательствами, что продать его за наличные, избежав штрафов и взысканий, нельзя было бы еще многие годы. Его мать, все еще живая на своем верхнем этаже огромного бруклайнского дома, была не так дряхла, чтобы не быть в состоянии строить препятствия тогда, когда от нее меньше всего этого ожидали. Дома, в своих апартаментах, у Джейн были и факс, и электронная почта, но в скромных иствикских условиях, где они жили как в летнем лагере, только без уроков гребли на каноэ и вечерних рассказов о привидениях вокруг лагерного костра, она вынуждена была получать и отправлять документы своим адвокатам и банкирам по обычной почте. Чтобы отправить корреспонденцию экспресс-почтой или заказным письмом, нужно было идти на почтамт, а парковка на Док-стрит летом была делом гораздо более трудным, чем прежде; если место и находилось, оно оказывалось на расстоянии нескольких кварталов от почтамта, до которого приходилось идти пешком под тошнотворно палящим солнцем. Джейн этого не могла понять, когда-то она была большой любительницей понежиться на пляже, ее смуглое лицо загорало в первый же день, и ему не требовалось никаких лосьонов, разве только в те дни, которые она целиком проводила на яхте; но теперь солнце атаковало ее с какой-то радиоактивной силой, от чего она чувствовала себя отравленной — ее тошнило, и она оказывалась близка к обмороку. Она приноровилась носить соломенные шляпы с широкими полями, но через крохотные просветы в плетении фотоны, казалось, все равно обстреливали ее лицо картечью. Ее запястья, ноги в шортах выше колен и руки, когда она надевала платья с короткими рукавами, были беззащитны перед вероломным градом, обрушивавшимся с дрожащего, без единого облачка, синего неба. Даже такой скромно-причудливый и старомодный городской центр, как иствикский, захлестывал Джейн подрывающими здоровье излучениями: моноокиси углерода от автомобильных выхлопов, радона от гранитной основы под асфальтом, электронов, истекавших от вязи неоновых трубок на рекламе милуокского пива в винном магазине «Счастливые часы» и род-айлендской лотереи в «Бэй-сьюперетте», гамма-лучей, исходящих от маленькой камеры, которая фотографировала ее, когда она пользовалась банкоматом в «Олд-Стоун бэнк», электрическим напряжением, стекающим с провисших кабелей и конденсаторов на столбах линии электропередачи. Перед зданием почтамта, в трех шагах от пары почтовых ящиков с прикрытыми откидной «губой» щелями для писем, на особенно зловредном столбе, расчерченном скобами-ступеньками для аварийных монтеров и пропитанном выцветшим креозотом, был укреплен квадратный серый трансформатор, от гула которого можно было оглохнуть, если стоять под ним. Однажды в июле, в середине дня, Джейн стояла возле этого столба, вслушиваясь в его гудение и размышляя, может ли она упасть в обморок прямо здесь, на искрящемся тротуаре, когда что-то, перемахнув отделявший ее от столба промежуток, толкнуло ее в бок — как там в боксе называется удар по почкам?

— У меня прямо дыхание перехватило, — рассказывала она Александре по возвращении. — Я до сих пор дрожу.

— Может, пожаловаться в городское управление или в компанию по электроснабжению? — лениво предложила Александра. — По твоему рассказу похоже на короткое замыкание.

Она лежала, растянувшись на своей королевской кровати, когда Джейн и Сьюки отправились в город на своих респектабельных автомобилях. Сьюки направила свой «БМВ» к Эксетеру, собираясь посетить музей Южного округа; она собирала материалы для своего следующего романа, героями которого должны были стать очаровательная хозяйка плантации и черный раб. Род-Айленд начинался с поселения «Провиденс плантейшнз» и чуть ли не до середины восемнадцатого века имел экономику южного образца и огромную популяцию рабов; кое-где с тех темных, но идиллических времен сохранились развалины старых конюшен — обрушившиеся стены, сложенные из камней размером с тюк прессованного сена.

— Дерево не является проводником, — огрызнулась Джейн. — Именно поэтому столбы делают из дерева.

— Завари себе чашку чая, — предложила Александра и, преодолевая унижение зависимости, спросила: — Могу я взять на часок твою машину? Мне действительно нужно навестить Марси и ее мальчиков. Безобразие: мы здесь уже две недели, она помогла нам снять жилье, а я до сих пор не удосужилась съездить к ней. Мы говорили с ней об этом по телефону, но потом кто-то из нас, вероятно я, отвлекся. У меня просто не хватает энергии снова становиться матерью.

— Энергии, — повторила Джейн. — Я уж забыла, что значит ее иметь. Мне становится тошно даже при мысли о том, что нужно открыть микроволновку.

В кухне имелась электрическая плита, но вдовы, наготовившись для мужей, испытывали отвращение к приготовлению сложных блюд и пользовались лишь микроволновкой, чтобы разогреть остатки вчерашней еды, разморозить мороженое или вскипятить воду для чая. Несмотря на свое признание, Джейн направилась к микроволновке с чашкой воды из-под крана и открыла дверцу из толстого тонированного стекла, сквозь которое можно было наблюдать за изменениями, происходящими с едой — как она тает, начинает испускать пар и брызги. Из печи на нее пахнуло зловонием; этого следовало ожидать — она почувствовала себя так, будто открыла холодильник и поспешно закрыла его, ощутив запах протухшей пищи. Еще одно неприятное чувство она испытала при мысли о том, что сама является закрытым контейнером, внутри которого та же гниль. Что-то внутри у нее было не так, и началось это после смерти Нэта. До того его постоянные жалобы, его неблагодарное мальчишеское эго полностью поглощали ее внимание. В этом, размышляла она, заключается благо, которое приносят эгоистичные люди: они заставляют окружающих вертеться вокруг них до самозабвения.

Александре нравилось носиться в «ягуаре» Нэта с открытым верхом. Глазами тех, кто наблюдал, как она стремительно мчится по городу в платочке, завязанном под подбородком, она видела себя прежней — призраком былой беззаботной женственности. Ветви деревьев, электрические провода, фронтоны домов проносились над ее головой, и солнечный свет расплескивался по ветровому стеклу. Марси жила за городом, там, где Кокумскуссок-уэй, оставив позади городской центр и стелясь через ничейную землю заброшенных рыбоводческих ферм, овощехранилищ, разорившихся конноспортивных школ и захудалых неоправданно амбициозных ресторанов, начинал зарастать травой. Почтовый ящик, из этих новых, приземистых пластмассовых, отштампованных монолитом со столбиками, на которых они крепятся, и таким образом неуязвимых для бродячих вандалов, сбивающих съемные металлические ящики, белыми накладными буквами оповещал: «Литтлфилд'ы». Безграмотно поставленный апостроф вызвал у Александры раздражение. Поначалу в этом доме, в цокольном этаже рядом с одноместным гаражом, у Говарда была электромастерская с отдельным входом и скромной вывеской. Но успех, порожденный всеобщей праздностью — никто не желает больше пачкать руки, занимаясь физическим трудом, между тем как количество местных жителей, чувствующих себя господами, растет и требует все больше услуг, — привел к тому, что теперь у него был офис в верхней части Док-стрит с секретарем-телефонисткой и молодым помощником из какой-то центральноафриканской страны, где бедняки все еще горят желанием работать. Александра не заметила особых примет процветания ни в неряшливом внутреннем дворе — там повсюду были раскиданы игрушки и стоял наземный бассейн в форме барабана, — ни в облезлом экстерьере разноуровневого фермерского дома, напоминавшего севший на мель останок эпохи «Левиттауна»[35].