бы, чтобы он полюбил Валю и женился на ней. Они были бы хорошая пара; и тогда я могла бы назвать его братом… Но, довольно мечтать!

Читаю «Историю цивилизации Англии»; но мне кажется, что я еще совершенно не образованна; многому надо учиться, чтобы хорошенько понять ее; на каждом шагу встречаю я собственное невежество и готова прийти в отчаяние. Скоро ли, скоро ли исполнится мое желание, поступлю ли я на курсы?

14 июня. Карно убит! Его убили при приветственных кликах народа, которому он только что произнес прекрасную, задушевную речь и которым всегда управлял так разумно, безукоризненно-тактично… Насколько я люблю этот народ – настолько же и сожалею… Какая бессмысленная, адская, зверская жестокость! Анархисты – не люди; это проказа рода человеческого, отродье дьявола. Чего хотят эти звери? Что может быть бессмысленнее и ужаснее убийства любимца нации, идеально безупречного гражданина, вся жизнь которого была отдана на благо отечеству? Что сделал он какому-то безвестному проходимцу? И вот этот зверь, среди толпы народа убивает… Нет, мне не найти достаточно слов для выражения негодования! Я решительно не могу ни о чем другом думать и с трудом могу это скрыть. И теперь – я хотела бы обнять всю Францию, утешить ее как сестру! Но… я могу только писать!

Кусково, 14 июня. Здесь, вдали от города, все события отходят на другой план, а дачная жизнь с ее бесконечными прогулками занимает почти весь день… Я очень люблю гулять в огромном саду гр. Шереметева; он напоминает известное нам только по книгам прошлое, когда наше старинное русское барство жило широкою вольною жизнью, среди бесчисленных крепостных.

Широкие аллеи, обсаженные липами, подстриженными и ровными, сходятся, образуют площадки и опять убегают вдаль; старинные мраморные статуи, конца прошлого или начала нынешнего века, почерневшие от времени: Флоры, Венеры, Парисы – все, очевидно, изделия своих доморощенных скульпторов; большие картины с цветами, красивые пирамидальные тополя в горшках и лестница дома, ведущая в сад, вся уставленная цветами, два мраморных монумента в память посещения Кускова Екатериною II и Александром III – все это представляет очень красивую картину, в особенности при солнце… Но мне нравятся больше дальние аллеи этого роскошного сада, где нет никаких украшений и цветов, и крытые липовые аллеи, где вечно полумрак и тишина. Здесь я люблю думать одна и, углубляясь в сад дальше и дальше, слышу только чириканье птиц и вечный шум деревьев. И так хорошо, что не хотелось бы уходить!.. Я иду одна, и начинаю мечтать… Столетние деревья, безмолвные свидетели прошлого и настоящего, точно рассказывают друг другу свои воспоминания, и мне кажется, что я вижу идущих по этим аллеям толпу придворных в роскошных костюмах прошлого века; пудреные парики и фижмы, шелест шелковых платьев, французская речь… А вот и знаменитая беседка из раковин, где Екатерина II играла в карты. Подходишь к запертым дверям и смотришь, – сквозь стекла можно хорошо видеть ее внутренность: стены, потолок, колонны, статуэтки – все сделано из раковин, или усыпано ими. Вечером, при освещении, это, должно быть, прекрасно, как сказочные дворцы. Но сколько потребовалось труда, чтобы создать такую беседку? Эта египетская работа могла быть исполнена только в то время, когда труд был даровой…

Когда смотришь на эти исторические памятники и гуляешь по саду, где царит образцовый порядок, видишь старинный барский дом, весь наполненный картинами и портретами, – все мне, современной «буржуазии» из интеллигенции, внушает невольное уважение к этому старинному дворянскому роду. Что бы ни говорили о том, что человек сам себе создает имя и нечего уважать титулы, – все-таки историческое имя обширного рода с целым рядом своих традиций невольно внушает уважение. И вся эта разряженная, буржуазная толпа, наполняющая сад по праздникам, кажется тут решительно неуместной: яркие современные туалеты дачниц, не имеющие в себе ничего изящного и утонченного, режут глаза в этих старинных аллеях, которые видели на своем веку императрицу, ее аристократическую свиту…

3 июля. К тете сюда приехал близкий друг нашей семьи, которого я знаю почти с детства. В нем я всегда уважала доброту характера и стремление к самоусовершенствованию. Живя постоянно вдали от него, я с удовольствием с ним переписывалась. Теперь, воспользовавшись случаем, мы в первый же вечер уединились ото всех на террасе и разговорились совершенно откровенно.

Разговор касался преимущественно нравственной стороны жизни, ее задач и цели…

– Вспомните, Петя, как вы однажды спросили, размышляю ли я когда-нибудь над молитвой Господней? Задавая другим такие вопросы, я решаюсь спросить вас, как вы лично относитесь к ним?

– Конечно, я стараюсь по возможности разрешать их в жизни, хотя это иногда бывает и трудно…

– Хорошо. Однажды вы сказали, что смотрите на женщину не как на игрушку или развлечение, а как на человека вполне нам равного; прав ли поэтому автор «Кр. сонаты»? Я чувствовала, что задаю такой вопрос слишком поспешно, что я сбилась с задуманного пути, но я шла напрямик…

– Позднышев, конечно, говорит правду, хотя он сам был менее испорчен, нежели другие, – ответил Петя.

– А все-таки он требовал от жены, чтобы она была чиста и невинна, не так ли?

– Да, конечно.

– Ну, а вы, стоя пред алтарем, бываете ли такими же… неиспорченными (я немного запнулась, говоря это слово, и невольно мой голос дрогнул), как ваши невесты?.. Лично вы, – продолжала я вдруг с отчаянною смелостью, – такой?

– Нет, я испорчен, – произнес Петя совершенно спокойно. Меня точно острием ударили в сердце. Я хотела что-то сказать, но не могла, и вдруг, закрыв лицо руками, разрыдалась горько и неудержимо.

Мой идеальный, честный, глубоко нравственный друг, каким я его себе представляла, теперь рассыпался в прах, и ничего от него не осталось! Точно был человек, и не стало его. Мой прекрасный сон исчез, а с ним и мое убеждение, что существуют на свете идеальные люди. Я не могла сразу опомниться, хотя вполне сознавала, что мои слезы неуместны…

Петя молча принес воды.

– Выпей, Лиза, успокойся, – повторял он. Через минуту я опять овладела собой.

– Не надо воды… – тихо сказала я, не глядя на него, и отвернулась к подоконнику, где лежали развернутые газеты. Строчки мелькали перед глазами, и точно сквозь сон я слушала отрывочные фразы Пети.

– Ты, Лиза, еще не знаешь жизни… надо тебе сказать, что существуют обстоятельства… Впрочем, ты подумаешь, что я, говоря это, стараюсь оправдаться…

Я молчала и смотрела в газету, – мне уже не нужно было слушать его. Эти оправдания я знаю наизусть, знаю и жизнь; я думала только, что Петя с его возвышенными стремлениями, религиозностью, нравственными