жизни, – не в этом ли заключается истинное счастье? Но мы, грешные люди, никогда не можем жить вполне правильно, следуя заповедям Того, Который указал нам путь к счастью: оно слишком высоко для нас, и мы его считаем недоступным нашему пониманию. Надо спуститься пониже. Снисходя к человеку, можно сказать, что и в старании самосовершенствования найдет он для себя счастье;

Усовершенствуй то, что есть:

Себя, свой дар, свой труд, и вот —

Живой предмет твоих забот —

Твоя единственная честь, —

сказал Полонский, и сказал вечную истину. Ею, так сказать, движется мир.

4 ноября. Никогда в жизни время не проходило так монотонно и однообразно для меня, как теперь. Ужасающе долго тянутся зимние дни… Я и сестры живем буквально как затворницы, не видя никого посторонних. Семейная жизнь представляет картину самую безотрадную, тяжелую и ничего хорошего не предвещающую; неврастеник-мать ненавидит и преследует нас, как умеет, посеяв неприязнь между всеми… И мы, три сестры, стоим в этом омуте грязи житейской и инстинктивно чувствуем, как непомерно вырастает наше терпение. Откуда взялось оно – не знаю; но у меня теперь спокойнее на душе. Я часто повторяю стихи А. де Мюссе:

Créature d’un jour, qui t’agites d’une heure,

De quoi viens-tu plaindre et qui te fait gemir?

Ton âme t’inquiète et tu crois qu’elle pleure;

Ton âme est immortelle et le temps va venir.

Ton âme est immortelle, et la mort va venir!17

Все житейские испытания так ничтожны в сравнении с вечностью. Я часто восхищалась твердостью характера и силою души героев и с восторгом думала: если бы и мне свершить что-нибудь такое же! Наверное, и я смогла бы! – Но время великих подвигов прошло; в особенности же нам, провинциальным девушкам, бессмысленно мечтать о них. Надо уметь терпеливо переносить маленькие страдания, petites misиres de la vie; твердость характера может выработаться чаще всего при этих житейских условиях. Но, Боже! неужели же Ты навсегда отвернулся от нас? Нет, если не близко время, когда мы будем свободны и наша жизнь не изменится, – то есть же и то освобождение, о котором говорит де Мюссе.

13 ноября. Рубинштейн умер! Вот великая потеря для России и целого мира. Говорят, что покойный композитор был очень потрясен смертью Государя, который любил его. А.Г. умер внезапно, от паралича сердца. А я надеялась когда-нибудь услышать этого царя музыки. Когда я читала о Бетховене и Моцарте, то представление об этих гениях всегда сливалось с представлением о нынешнем – Рубинштейне. Имена великих людей имеют какое-то обаяние, которое сливается с их личностью; когда слышишь их – невольно представляешь себе возвышенное, идеальное, противоположное нам. Так я думала всегда о Рубинштейне и глазам не верила, когда прочла о его смерти. Невольно кажется, что смерть не существует для таких людей.

14 ноября. Теперь необходимо обратить внимание на народное образование, которое находится у нас, сравнительно с Западной Европой, в жалком состоянии. Все у нас неудовлетворительно, начиная с рабского положения школы, народных учителей и учительниц и кончая неправильным взглядом самих крестьян на образование, которое они дают исключительно мальчикам, тогда как огромная масса женского населения до сих пор еще вполне невежественна. Давно пора сделать народное образование обязательным и увеличить расходы на него. Известно, что Западная Европа тратит на образование одного человека ежегодно около 2 рублей, у нас же тратится около… 20 коп.! Поэтому нигде в Европе не поражает разница между образованным человеком и народом, как у нас. До тех пор, пока ничего не будет сделано для народного просвещения, мы будем подвигаться вперед очень медленно.

17 ноября. На днях в первый раз была в суде. Судебная обстановка производит впечатление довольно хорошее, и я с интересом следила за процессом.

Разбирались два незначительных дела о кражах. Один из подсудимых – молодой, с глуповатым и грустным лицом мужик, уже два раза судившийся ранее, утверждал, что он невиновен; несмотря на хорошую защиту, его все-таки обвинили, приговорив за кражу пальто в 6 рублей ценою в арестантские роты на ½ года. Бог знает, что думал в эту минуту бедный осужденный мужичок, но он сохранил свой прежний покорный вид и тихо вышел из залы.

За ним ввели молодую девушку, в белом платке и арестантском платье, – она обвинялась в убийстве своего ребенка. На ее растерянном, измученном страхом и совестью лице ясно можно было видеть, что она вот-вот сейчас во всем сознается, что она готова лучше теперь же идти в ссылку, чем подвергаться процессу суда. Широко раскрытые глаза с мольбой смотрели на председателя, который суровым голосом стал ее допрашивать. Девушка не имела силы отвечать, а председатель еще более строго окрикнул ее; тогда она невнятно что-то пробормотала. Но мучения несчастной не должны были кончиться на этот раз: эксперт не явился, и разбирательство дела было отложено. Бедная женщина почти лежала на скамье. Ее увели. Она вышла из залы совсем отупевшая, точно не сознавая, что с ней делается.

Обыкновенная история: соблазнили, бросили; родила ребенка, есть нечего и убила его. Невероятно, чтобы ее осудили; однако этого можно ожидать: в нашем суде царствует правда, но не милость.

19 ноября. Десятый раз перечитывала «Отцов и детей». Я знаю почти наизусть этот роман. В нем мои симпатии постоянно привлекает Анна Сергеевна Одинцова, ее холодность и спокойствие: мое самолюбие удовлетворяется тем, что Базаров, все отрицающий, ни во что не верующий, циник и нигилист, полюбил именно такую женщину, и несчастливо. Она оказалась неизмеримо выше его… «Странный этот лекарь!» – повторила она про себя. Она потянулась, улыбнулась, закинула руки за голову, потом пробежала глазами страницы две глупого французского романа – и заснула, вся чистая и холодная в чистом и душистом белье». – Так часто засыпаю и я, чувствуя себя вполне похожей на эту героиню. Сегодня же я читала то место, где Одинцова, украдкой посматривая на Базарова, думала: «нет, нет… нет»… и я чуть не вскрикнула, – до того подходила эта мысль к моему постоянному настроению… «Ее спокойствие не было потрясено (признанием Базарова), но она опечалилась и даже всплакнула раз, сама не зная отчего, только не от нанесенного оскорбления. Она не чувствовала себя оскорбленною; она скорее чувствовала себя виноватою». О, великий знаток женского сердца, как он умел живо и ярко изобразить все движения нашей души, все неуловимые порывы, которых мы иногда сами не понимаем.

Я теперь думаю, каким чудесным