– Давайте! – говорит Мелоди. – А ты что думаешь, сестра?

– А кто будет учительницей? – неожиданно спрашивает Силвер.

Подумав, я отвечаю:

– Все по очереди. А если Дороти будет свободна, то, может, и она нас поучит чему-нибудь. Тому, что сама знает.

– У мамы есть картинки с черепами, – говорит Мелоди. – Но она их прячет.

– Как? С человеческими черепами? – У меня мурашки бегут по спине.

Мелоди кивает, глаза у нее расширяются.

– Ага. Похожи на человечьи. – Мелоди растопыривает пальцы и прикладывает их к лицу, ногтями вниз, изображая оскал.

– Зачем они ей?

– Не знаю, – отвечает она через растопыренные пальцы.

– Ну при чем тут черепа? Мы же говорим про школу, – напоминает Силвер.

Мы замолкаем ненадолго.

– Так ты правда хочешь школу? – спрашиваю я.

– Давайте завтра же и начнем, – отвечает Силвер. – Ну, хватит. Мы уже насобирали целую кучу.

Мы все вместе бежим к фургону.

– Умницы, девочки, умницы, – говорит Дороти, когда видит нашу корзину. Она присаживается на колени и начинает разбирать хворост.

Высокие деревья раскачиваются под ветром, неподалеку от нас течет широкая река, ее берег усыпан галькой. Я бреду по камням в своих жестких туфлях и смотрю на воду. В середине течения она закручивается черными воронками, и кажется, что там нет дна. У меня снова возникает это чувство – что должно произойти что-то, а коричневые листья кружатся передо мной и падают на туфли.

Дороти хозяйничает и командует:

– Дайте сковороду… нет, не эту, а вон ту, с длинной ручкой. Принесите дров для костра. Присмотрите за огнем, девочки. А теперь открой вон те банки с бобами, Силвер. Выложи в большую сковородку. У нас сегодня будет ковбойский ужин. Совсем не жгучий, слышишь, Кармел, – окликает она меня.

Я думаю – может, Дороти снова меня полюбила? Она широко улыбается, и я гоню подальше мысль про черепа, о которых рассказала Мелоди.

Каждому находится занятие. Моя работа – вынимать вилки и ложки и раскладывать на чистой скатерти, которая расстелена на земле.

В этот момент дедушка появляется из-за фургона и произносит слово «крещение».

У некоторых слов есть цвет. «Тропикана» – оранжевого цвета, конечно же.

«Крещение» – белое, белое, белое. Только не когда его произносит дедушка – тогда оно становится черным. Черным, как его Библия. Дедушка как будто подрос. Плечи стали широченными, огромные руки опущены вдоль тела.

Дедушка снимает ботинки и носки, стоит на гальке босыми ногами, они синие и костлявые. Он заставляет меня разуться и берет за руку.

– Дух святой в реке, Кармел! – кричит он. Дороти с девочками подходят ближе и становятся в ряд, смотрят на нас.

От холода я не могу произнести ни слова. Я дрожу, дедушка крепко сжимает мою руку, мы заходим в воду так глубоко, что моя юбка пузырем всплывает кверху. Дедушка читает что-то из Библии, которую держит в другой руке, и большая капля повисает на кончике его носа и дрожит, пока он произносит слова.

На усыпанном галькой берегу Дороти с девочками поют:

Их голоса разносятся над рекой, смешиваются с плеском воды.

Кровь агнца, вода реки – я чувствую их запах. Я даже чувствую их вкус.

Потом он убирает Библию в карман, его большая ладонь ложится на мое лицо, от нее тоже пахнет кровью агнца, и речная вода заливается мне в уши…

– И ее старое имя будет отринуто. Отныне наречена она будет во имя господа, и имя ей будет Мёрси[4]…

Он закрывает мне глаза рукой, сильно толкает, и я падаю навзничь в воду.

Дух у реки, наверное, очень сильный. Течение подхватывает меня и несет прочь.

Я выныриваю, человечки вокруг похожи на раскрашенных кукол – дедушка протягивает руки, кричит: «Она ударилась головой». Мелоди на берегу тоже что-то кричит, продирается через заросли ежевики, расцарапывает лицо о колючки, разрывает платье.

Я снова погружаюсь под воду, долго-долго опускаюсь и вижу там, внизу, белое лицо и руку. Это мама, моя мамочка, мама. Это ее прекрасное лицо, и со дна реки доносится ее голос: «Кармел». И все.

Наступает чернота, как будто дедушкина Библия проглотила меня.

Дедушка давит мне на грудь, а галька впивается в спину.

– Мама. – Из моего рта выливается вода.

– Я достал тебя, дитя, – говорит дедушка, продолжая нажимать мне на грудь. – Я спас тебя. Я спас тебя.

– Не ты, а мама. – Я хочу оттолкнуть его, и он хватает меня за руки.

У Мелоди через все лицо идет глубокая царапина, из которой течет кровь. Дороти относит меня в фургон. Она раздевает меня, закутывает в одеяло, кладет в постель.

– Кармел чуть не умерла, – всхлипывает Мелоди.

Она стоит рядом в разорванном платье, через дырки видны на коже капельки крови от колючек. Я дотрагиваюсь пальцем до одной, и мой палец становится красным.

Дороти снимает с Мелоди платье, у нее все тело в царапинах и ссадинах.

– Ах, боже мой, дитя, – вздыхает Дороти.

Мелоди остается в одних желтых трусиках и начинает плакать еще громче.

– Чшш, чшш, – говорит Дороти.

Она идет к костру, наливает горячей воды в кувшин, потом возвращается в фургон, капает что-то в него из синего пузырька и протирает царапины тряпочкой.

– Все в порядке. Царапины неглубокие, – говорит она. Но все равно вода в кувшине сначала розовеет, потом краснеет.

– Стой спокойно, моя девочка. Я вытащу колючку. – Дороти берет какие-то щипцы и, нахмурив лоб, вынимает колючку. – И еще одну. И еще. Дитя мое, да ты просто как подушка для иголок.

Дороти вытаскивает колючку за колючкой, а я сворачиваюсь клубочком под одеялом, чтобы согреться.

Покончив с колючками, Дороти велит Мелоди в одних трусиках постоять на воздухе, чтобы остановилась кровь. Скоро кровь перестает течь.

– Все в порядке, ты быстро вылечилась, Мелоди, – говорит Дороти. Она надевает на дочку ночную рубашку и посылает к костру.

Потом поднимает с полу мое платье.

– Испорчено, – заключает она.

Я вижу, что в порванные кружева забились камушки, мелкие ракушки и ярко-зеленые водоросли.

Длинные волосы Дороти распущены. Улыбка куда-то подевалась с ее лица. Я вспоминаю мамино лицо, которое светилось добрым ясным светом, и ее голос, который назвал меня под водой моим настоящим именем. Я хочу умереть. Вернуться в эту реку и остаться там с мамой.