им новую кровать – не на веревочной сетке, а с настоящими пружинами, чтобы каждую ночь не скатываться на продавленную середину и потом не выкарабкиваться оттуда. Уолтер повернулся на бок и подумал, что, если они купят новую кровать, ему, наверное, и в ней что-нибудь не понравится.

Лиллиан сидела на стуле – она больше не пользовалась высоким детским стульчиком, потому что ей было уже три с половиной года и она умела сидеть тихо там, куда посадила ее мама, и есть то, что ей давали. Обычно ей это удавалось, но сегодня она хотела только пудинг из тапиоки с клубникой. Хотя на ней были только трусы и свободная рубашка, а волосы были собраны в пучок, стояла такая жара, что больше ничего есть не хотелось. Все окна были открыты, в воздухе неподвижно висела пыль.

– Господь милосердный, пошли нам, пожалуйста, хоть небольшой ветерок! – пробормотала мама.

Лиллиан зевнула, и мама сказала:

– Ты можешь поспать на диване, милая. Наверху настоящее пекло. Надеюсь, к ночи станет попрохладнее. Я вчера глаз не сомкнула от жары.

Она подошла, и Лиллиан протянула маме руки, чтобы та их вытерла, а потом мама обмыла ей лицо. Щек и лба коснулась прохладная тряпка. Лиллиан снова зевнула. Мама взяла ее на руки и отнесла в гостиную. Лиллиан вытащила из ящика с игрушками Лолли, самую лучшую из своих кукол, хотя у той и вылезли почти все волосы. Мама постелила на диван простыню, потом сняла башмачки и носочки Лиллиан и поставила их возле подлокотника. Расправила на ней рубашку и распустила волосы. Когда Лиллиан тихо устроилась на диване, мама поцеловала ее в щеку и сказала:

– Только часок, пока так жарко. Может, позже похолодает.

Лиллиан лежала на спине, обняв Лолли, и смотрела в потолок. Эта часть комнаты погрузилась в тень, а противоположную ярко освещало солнце. Иногда на потолке подрагивали тени от деревьев, и больше ничего. Как будто смотришь в ведро с водой и видишь, как колышется ее поверхность. Мама села и взялась штопать носки. Лиллиан слышала, как поскрипывает кресло-качалка, раскачиваясь взад-вперед, взад-вперед. Лиллиан задумалась о царе Мидасе. Вчера мама прочитала ей эту историю, и Лиллиан в конце расплакалась, поэтому мама сказала, что больше не будет это читать. На картинке, которую показала ей мама, царь Мидас выглядел симпатичным. У него были длинные волосы, как у Иисуса, и еще корона. Он казался приятным человеком. Но он хотел странную вещь – чтобы все, до чего он дотрагивался, превращалось в золото. Лиллиан с самого начала поняла, что это плохая идея, – ей достаточно было дотронуться до сосиски, которую она вчера ела на ужин, чтобы понять, что если все, чего она касается, превратится в золото, это будет ужасно, ничего в этом хорошего. Но царь Мидас настаивал на своем, а потом превратил в золотую статую собственного ребенка – девочку, такую как Лиллиан. И это уже не исправишь: Иисус не спас царя Мидаса, потому что, по словам мамы, Иисус тогда еще не родился. А значит, маленькой безымянной девочке пришел конец, поэтому Лиллиан и разрыдалась.

– Что ж, Мидас усвоил урок, – сказала мама и гладила Лиллиан по голове, пока та не перестала плакать, потом они вдвоем помолились Иисусу, чтобы тот даровал им возможность усвоить урок, пока не стало слишком поздно, и чтобы их уроки были мягкими, а не жестокими. Но Лиллиан все никак не могла перестать думать о Мидасе.

– Должна сказать, милая, у тебя очень богатое воображение, – заметила мама.

Лиллиан еще не заснула и, пребывая в полудреме, услышала, как мама запела:

Налился спелостью златой На поле каждый злак. Над Ханаанскою землей Заря сменила мрак, Когда жнецы пришли гурьбой И рад из них был всяк Восславить Бога своего, Подателя всех благ, А после обратить стопы Туда, где Божий храм, Чтоб лучшие сложить снопы К святым его вратам.

Лиллиан нравилось слово «злак». Она представляла себе кукурузу, желтую и сладкую. Она любила ее на початке и просто так, а еще ей нравилось протягивать початок Джейку и Эльзе, чтобы они откусывали с него зерна и ели их. Еще ей нравились слова «блага», «восславить», «святые врата» и «заря». Мелодия шла то вверх, то вниз, еще сильнее навевая сон. Мама продолжала:

И дай нам сил мудрее быть, Когда уже в летах…

Она пела низким голосом, едва слышно. Лиллиан заснула.

В тот момент, когда Розанна налила второе ведро воды, она поняла, что жила иллюзиями. Она уже раздела Лиллиан и посадила ее в ванну, чтобы девочка немного охладилась, – на улице было никак не меньше ста[30] градусов, – и Лиллиан тихо плескалась, играя с парой ложек в воде. То и дело она что-то говорила Розанне. Когда она сказала:

– Лолли и Лиззи нужно поспать, – а Розанна машинально ответила: