столько раз выходил сухим из воды, что надеялся и впредь делать что вздумается. Так и получалось.

Он рассчитывал, что его не застукают, когда целовал Элис Кэнхам. Так и вышло. Он рассчитывал, что если поцелует ее сестру Мэри, ему и это сойдет с рук; так и вышло. А когда Мэри проболталась Элис, та захотела еще один поцелуй. Элис было тринадцать, а Мэри четырнадцать. Возможно, если бы он поцеловал Минни, ему бы и это сошло с рук, но он так много времени проводил с Минни по дороге в школу и обратно, что целоваться с ней – наверное, не лучшая идея, а если держаться за руки, это вряд ли навлечет беду.

Чтобы отвлечь учеников от треволнений, их учительница в этом году, мисс Хортон, которой, возможно, было восемнадцать – Минни утверждала, что учительнице шестнадцать и она солгала о своем возрасте, потому что ее семья потеряла ферму и жила в хижине в Ашертоне и у них не было других денег, кроме тех, что зарабатывала преподаванием мисс Хортон, – помогала им придумывать самый пышный рождественский спектакль. Она устроила всем мальчикам и девочкам прослушивание. В школе имелось пианино. Мисс Хортон настроила его и заставила всех петь. А после того как Фрэнк исполнил два куплета «Прекрасного мечтателя» и один куплет «Больше не будет трудных времен» (обеим песням научила его она), мисс Хортон сказала, что у него ангельский голос, а Фрэнк ответил:

– С ангелом меня еще никто никогда не сравнивал.

На что мисс Хортон сказала:

– Да уж вижу, Фрэнк, но поешь ты замечательно.

Когда он рассказал об этом маме, она ответила, что все Фогели и Аугсбергеры хорошо пели, так что ничего удивительного, но она согласилась помочь ему разучить песни для спектакля. Их было три: вся школа собиралась исполнять «Однажды в полночь ясную», а потом Фрэнк, Минни, одна из некрасивых девочек по имени Дороти Пирс и Хоуи Принс должны были спеть «Падуб и плющ», чередуя куплеты. А в конце первой части – или «акта», как называла это мисс Хортон, – Фрэнк один будет петь «Рождественские колокола». Этой песни Фрэнк не знал, а мама знала.

– По-моему, это весьма печальная песня, Фрэнки, – сказала мама. Фрэнки пожал плечами. – Мисс Хортон пела ее тебе?

– Обещала спеть на следующей неделе.

– Это не радостный гимн. Я бы предпочла, чтобы ты пел что-нибудь, что укрепляет твою веру.

– А ты пела эту песню, мама?

– Ну да. Бабушка Мэри ее любит.

Фрэнки не стал больше ни о чем спрашивать.

В понедельник, когда мисс Хортон задержала его после школы, чтобы исполнить для него гимн (Минни тоже осталась), он обнаружил, что ему нравится эта песня, и запомнил мелодию с первого раза. С третьего он уже подпевал мисс Хортон, а после четвертого раза и Минни, и мисс Хортон аж рты раскрыли.

– Ты пел с большим чувством, Фрэнк, – сказала мисс Хортон.

– Правда?

Минни кивнула.

Когда они вышли из школы и в тусклом, холодном свете солнца направились в сторону дома, она поцеловала его в щеку и сказала:

– Вот, это тебе. Только никому не говори.

– После спектакля будет еще?

Минни рассмеялась и ткнула его в руку.

– Увидишь.

Снега пока не было, и от этого у папы испортилось настроение. После ужина и короткого чтения Библии (теперь это занимало не так много времени) он несколько раз вставал и выглядывал в окно гостиной, как будто мог заставить снежные облака появиться на небе. Когда он возвращался на место и снова брал газету или книгу, его лицо делалось все мрачнее. В кои-то веки Лиллиан сегодня капризничала. Кажется, мама не знала, что с ней происходит. Дважды Лиллиан сказала «нет!», хотя она никогда этого раньше не говорила. Джоуи, как обычно, просто сидел и ничего не делал. Наконец Фрэнк спросил:

– Мама, хочешь послушать мою песню?

Мама поджала губы, потом сказала:

– Конечно, Фрэнки. Очень хочу.

– А что за песня? – с подозрением спросил Уолтер.

– Гимн из спектакля.

– Ну хотя бы это что-то безвредное, – отложив газету, сказал Уолтер.

Фрэнк встал, подошел к печке и, сложив руки перед собой, как научила его мисс Хортон, уверенно запел:

Кругом рождественская мгла. Во мгле гудят колокола, И с ними в лад… Слова звучат: «Мир на земле и счастья всем!»[35]

На этом месте все время что-то происходило: в этих словах, «с ними в лад», было что-то восхитительное, что тянуло его вперед. Становясь ниже, ноты как будто глубже проникали в него (на слове «счастья» ему пришлось раскрыть гортань и грудь, чтобы спуститься почти на октаву), и он переставал замечать слушателей. Когда он закончил, то увидел, что мама и папа ошеломленно смотрят на него.

– Фрэнки, – сказал папа, – ты пел так, как будто знаешь, о чем это песня.

– После минувшего года, возможно, и знает, – заметила мама.

Они переглянулись.

– Хороший мальчик, – сказала Лиллиан.

– Знаете, Опа в юности замечательно пел, – сообщила мама. – В