«Нет, совсем не простое это дело воевать – живых людей убивать. Да в больших количествах, да почти каждый день, да ещё и не спятить при этом ну хоть чуть-чуть», – думал князь, считавший в глубине души, что нормальных людей, вообще, не так уж много. Себя он к последним причислял лишь только до определенной степени. Не до конца. Были у Светлейшего на этот счет серьезные сомнения. Иной раз, в случавшиеся с ним минуты потрясающего прозрения препарировал он свои поступки и позывы с тщательностью профессионального патологоанатома собственной души…

Он познакомился с сократовским призывом «познай, кто ты есть и стань им» в семнадцать лет. Вот с тех пор и познавал Потёмкин самое себя. По мере сил…

И большей частью дивился. Иногда давился от смеха. Но и частенько впадал в чернейшею меланхолию. Воздыхал. Грыз ногти до крови. Повторял про себя: «познай самого себя…»

«Тemet nosce» – на латыни или «гноти сэаутон» – по-гречески. Так гласила надпись на фронтоне храма Аполлона в Дельфах…

– Познай, познай, – пыхтел он ворчливо, – легче сказать, чем сделать. Не очень-то получается. Во-первых, ну никак не сосредоточиться. Мысли скачут, как блохи. Ну, это-то скорее всего, проблема персональная – синдром дефицита внимания врожденный, с ним я родился, с ним, похоже, и помру….

Но вот, во-вторых, – познавать подчас и не очень хочется. Порой такого наузнаешься, что как жить с этим потом не знаешь! И прав ли Сократ, полагающий, что самопознание – есть путь к достижению счастья… Не знаю, не понятно…

Как-то, играя в бильярд с братьями Орловыми, будучи ещё молодым вахмистром, до дворцового ещё переворота, озвучил он им однажды этот, мучающий его вопрос…

– А на хрена тебе, Гриня, это познание? – отозвался его везучий тезка, уже свободно вхожий в императорскую опочивальню, дуплетом с оттяжкой забивая прицельный шар, – «живи просто, проживешь лет до ста». Потом добавил весело, наблюдая, как левым верхним винтом закрученный шар сначала ударяется в борт, а затем идет в сторону лузы: – А кто слукавит, того черт задавит… Понял, Гриня? – и с хрустом потянулся. Сладко так потянулся, от полноты сил и жизни, всем своим мощным, выхоленным любвеобильным телом любимца судьбы и императрицы.

Лет через двадцать, проездом через Москву, вдруг взбрело Светлейшему князю Григорию Александровичу Потёмкину навестить впавшего в помешательство Светлейшего князя Григория Григорьевича Орлова, помещенного братьями в семейную усадьбу Нескучное.

Небритый, исхудавший, весь измазанный и дурно пахнущий бывший фаворит, к его удивлению, узнал фаворита нынешнего. Он посматривал на Потёмкина огромными, широко распахнутыми в каком-то детском изумлении голубыми глазами. А потом опять возвращался к своему странному безумному занятию – размазыванию своих фекалий по стенам и полу гостиной.

– Зачем ты это делаешь, князь Григорий Григорьевич? – спросил Светлейший с отвращением, смешанным с любопытством.

– Да ты же, Гриня, сам меня учил – познай самого себя. Помнишь? Вот, я и послушал, познаю…

– Ну и что же познал, княже?

– Воняю дюже, Гриня… Видать, дерьма во мне немало…

Анализировать окружающих было, конечно же, полегче. И делать это Светлейший умел и любил. С азартом заядлого софиста и терпением профессионального психоаналитика. Вот и сейчас он мысленно потер руки: «Ну-с, начнем…»

«Попробуем разобраться, – подумал, глядя на стоящего перед ним молодого, лет 25 на вид, роста выше среднего мужчину, тоже в кожаной куртке, другого, правда, фасона нежели у немца, – и начнем-ка мы с дифференциальной диагностики: нет ли явных расстройств сознания, умопомрачения там или галлюцинаций с бредом на фоне черепно-мозговой травмы… бывает иной раз, ежели сильный удар по башке, сабельный или прикладом… Кстати, и алкогольный делирий вполне возможен, хотя держится вроде прямо и перегаром не разит… Но в наших широтах этот фактор никогда не исключен. Опять же, зима ещё на дворе. А в холод – кто ж не пьет?.. “Только селедка, ибо сама закуска”», – вспомнилась вдруг заезженная конногвардейская поговорка.

– Хорошо же. Допустим, мы тут все ряженые, а ты, значит, одет по последней моде, так? – начал он, вплотную подходя к Алеше.

Они были почти одного роста, Потёмкин чуть повыше. И массивней.

– Допустим, что это так, но тогда получается, что ты более «адекватен», – ввернул князь, недавно позаимствованное из латыни словечко, – чем мы, не так ли? Но нас же большинство, а ты один! Значит, мода на нашей стороне и ряженый, выходит, ты… Что скажешь, Окноразбиватель? – предложил свой первый пробный софизм Светлейший. Для затравки. Ну вроде «аппетайзера». Апробировать оппонента на вшивость.

– Я этого не говорил, – осторожно ответил Алеша, почувствовав очень непростого собеседника. И очень сильного… Слово «адекватен» его смутило. Как, впрочем, и весь умелый разворот разговора. Подумалось: «Эко закручивает бес, ну прямо чистый особист…»

«Но всё ж таки, что это? – загнанным зверьком метались в голове мысли, – засада, немецкий десант здесь, в Ленинграде? Но зачем тогда весь этот нелепый антураж, костюмы, декорации, а главное – еда! Сколько еды, батюшки-светы. Блокада ведь. А тут – и курица, и мясо… Откуда?»

– Ну, а окна-то зачем бьешь, богатырь? – на лету сменил тактику допроса Светлейший.

Леша понял, что этого противника ему не переиграть и ответил прямо и без уловок, указав пальцем на Ульриха:

– Мне нужен он!

Барон фон Ротт стоял у стены и тревожно прислушивался к их разговору с безнадежностью глухонемого, пытаясь ну хоть чуть-чуть уловить смысл происходящего.

Светлейший от души расхохотался. И с демоническим юмором ответил:

– Ты знаешь, мне он тоже нужен.

Ситуация наконец-то начинала забавлять его по-настоящему. К тому же у него было преимущество, даже два: уже состоявшийся разбор ситуации с Сенькой и кавалергардский полк, несущий охрану дворца.

– Похоже, что на него, – и Светлейший указал на Ульриха внушительных размеров пальцем, – очередь, и ты в ней не первый, уж не обессудь…

Он положил тяжелые руки Севастьянову на плечи и, глядя Алеше прямо в лицо, подумал: «Какие же у него глазищи-то ярко-голубые». Алеша невольно моргнул и задумался. Князю больше не хотелось морочить его софизмом и дифференциальной диагностикой, и посему Потёмкин сказал устало и душевно:

– Всё не так просто, мо́лодец, как ты и сам уже наверняка допер. Давай-ка будем знакомиться. Величают тебя как?

– Младший лейтенант Севастьянов Алексей, командир эскадрильи 26-го истребительного авиаполка, – почему-то взяв под козырек, отрапортовал Севастьянов.

Это было прямое, чудовищное нарушение устава, но странная тяжелая, всепокоряющая сила, исходившая от этого человека, хозяина, как Алеша уже понял, и дворца, и охраны, и всей ситуации, заставила его доложить по форме…

– Мудрено, – пробормотал князь, – что за полк такой? Кирасирский али драгунский? У меня в кирасирских полках по 4 эскадрона… Впрочем, это сейчас неважно, – перебил он сам себя, – а по батюшке тебя как?