— Они боятся нападения со стороны враждебной партии. Они опасаются за свою жизнь.

— Что же мы можем сделать для их защиты?

— Оматла говорит, что они спасутся, если вы дадите им возможность уехать к их друзьям в Таллахасси[46]. Там они пробудут до самого переселения. Они дают слово явиться к вам в Тампу[47] или туда, куда вы их вызовете.

Два генерала снова начали шепотом совещаться. Это неожиданное предложение необходимо было обсудить.

Оматла тем временем добавил:

— Если нам нельзя будет отправиться в Таллахасси, мы не можем… мы не смеем оставаться здесь, среди своих. Тогда мы должны искать убежища в форте.

— Что касается вашего отбытия в Таллахасси, — ответил агент, — то мы рассмотрим этот вопрос и дадим вам ответ завтра. А пока что вам нечего опасаться. Это главный военный вождь белых, он защитит вас!

— Да, — сказал Клинч, приосанившись. — Мои воины многочисленны и сильны. Их много в форте и еще больше в пути сюда. Вам нечего бояться.

— Это хорошо, — ответили вожди. — Если нам придется плохо, мы будем искать у вас защиты. Вы обещали ее нам — это хорошо!

— Спросите вождей, — обратился ко мне агент, которого осенила новая мысль, — не знают ли они, явится завтра на собрание Холата-мико?

— Сейчас мы этого не знаем. Холата-мико не открыл своих намерений. Но скоро мы это узнаем. Если он собирается остаться, то до восхода солнца его палатки не будут свернуты. Если нет — то они будут убраны до заката луны. Луна заходит, и мы скоро узнаем, уйдет он или останется.

— Палатки вождей видны из форта?

— Нет. Они скрыты за деревьями.

— Вы сможете сообщить нам о Холата-мико?

— Да, но только на этом же месте. В форте наш посланец будет замечен. Мы можем вернуться сюда сами и встретить одного из вас.

— Правильно, так будет лучше, — ответил агент, довольный ходом событий.

Прошло несколько минут. Оба генерала продолжали шепотом совещаться. Вожди стояли в стороне, неподвижные и молчаливые, как статуи. Наконец генерал Клинч обратился ко мне:

— Лейтенант! Вы подождете здесь возвращения вождей. С ответом явитесь прямо ко мне в штаб.

Последовал обмен поклонами. Два американских генерала отправились к себе в форт, а индейские вожди исчезли в противоположном направлении.

Я остался один.

Глава XXXII

Тени на воде

Я остался наедине со своими мыслями. Мысли эти были окрашены чувством горечи. Виной тому было несколько причин. Мои радужные планы были разрушены, мое сердце жаждало вернуться к светлым и тихим радостям дружбы, но меня раздирали сомнения, меня мучили неопределенность и неизвестность.

Смятение мое усугублялось и другими чувствами. Роль, которую мне надо было играть, казалась мне отвратительной. Я сделался орудием коварства и зла, мне пришлось начинать свою военную карьеру с участия в заговоре, основанном на подкупе и измене. И хотя я действовал не по своей воле, я чувствовал всю постыдность своих обязанностей и выполнял их с непреодолимым отвращением.

Даже прелесть тихой ночи не успокаивала меня. Мне казалось, что к моему настроению больше подошла бы буря.

И все-таки это была удивительная ночь! Земля и воздух застыли в безмолвном покое. Порой по небу проносились белые перистые облачка, но они были так прозрачны, что закрывали лунный диск лишь легкой серебряной дымкой, и он лил на лес свой яркий свет, не теряя ни одного ослепительного луча. Блистательное великолепие лунного света, отражаясь от глянцевитых листьев лавров, преображало весь лес, в нем как будто сверкали миллионы зеркал. Особый эффект этой картине придавали светляки. Они целыми тучами летали под тенью деревьев и освещали темные своды леса разноцветными искрами — алыми, синими, золотыми… Они носились то вверх, то вниз, то прямо, то кружась, как бы двигаясь в лабиринте какого-то сложного танца.

Среди этого сверкающего великолепия лежало маленькое озеро, тоже блиставшее, как зеркало, в резной прямоугольной оправе.

Воздух был напоен сладчайшими благоуханиями. Ночь была довольно свежая, но не холодная. Многие цветы не закрыли свои венчики — не все они были помолвлены с солнцем, некоторые из них дарили свои ароматы луне. Кругом цвели сассафрас и лавры, и их запах, смешиваясь с запахом аниса и апельсина, наполнял воздух восхитительным ароматом.

Всюду царила тишина, но это не было безмолвие. Южные леса ночью никогда не бывают безмолвны. Древесные лягушки и цикады начинают свой пронзительный концерт вскоре после захода солнца, а прославленный певец американских лесов — пересмешник лучше всего поет при лунном свете. Один из них сидел на высоком дереве у края озера и как будто старался развеять мою грусть самыми разнообразными мелодиями.

Я слышал и другие звуки: гул солдатских голосов из форта, сливавшийся с отдаленным шумом в индейском лагере. Иногда кто-то громко нарушал монотонную тишину бранью, восклицанием или смехом.

Не знаю, сколько времени прождал я возвращения индейцев — час, два или больше. Я определял время по движению луны. Индейцы сказали, что Холата либо покинет лагерь раньше, чем зайдет сияющий диск луны, либо останется. Часа через два все выяснится, и я буду свободен. Мне пришлось весь день пробыть на ногах, и я устал до полусмерти. Среди обломков скалы у самого озера я отыскал камень поудобнее и опустился на него.

Я устремил взгляд на озеро. Половина его лежала в тени, а на другую падали серебряные лунные лучи и, пронизывая прозрачную воду, освещали ее так, что видны были белые раковины и светлая галька на дне. Вдоль линии, где встречались свет и тьма, вырисовывались силуэты благородных пальм. Их высокие стволы и пышные кроны, казалось, уходили далеко вниз, к самым глубинам земли, как будто они принадлежали к другому, более блистательному небосводу, лежащему у моих ног. Пальмы, отраженные в воде, росли на холмистом гребне, который простирался вдоль западного берега озера и заслонял лунный свет.

Некоторое время я сидел, глядя на это подобие небосвода, и глаза мои машинально следили за огромными веерообразными верхушками пальм. Вдруг я вздрогнул, заметив на поверхности воды чье-то отражение. Этот образ, или, скорее, тень, внезапно появился среди стволов пальм. Это была, очевидно, человеческая фигура, хотя и увеличенная в размерах… да, без сомнения, человеческая, но не мужская.

Маленькая, ничем не покрытая голова, изящная покатость плеч, мягкие, округлые очертания стана и длинная широкая одежда, складками ниспадавшая на землю, — все