– Страсть! Пошла страсть!

Мим увлек партнершу на свободный прозекторский стол – и взвыл белугой от прикосновения к стальной поверхности. Оператор поднял большой палец: одобрил вой, как зачетную импровизацию. Любовники завозились, ласки превратились в борьбу за право оказаться сверху – никто не хотел лежать голышом на холодном металле. Подстелить простыню им в голову не пришло, а может, простыня не вписывалась в концепцию художественного решения.

– Хорош кувыркаться! Секс!

– Чего ты орешь?

– Лишний звук я подрежу, не переживай… Секс!

Верх одержала брюнетка, оседлав проигравшего мима. К сожалению, с процессом, на котором настаивал тиран-оператор, дело не заладилось. То ли мим растратил последние силы на борьбу с партнершей, то ли обстановка, против ожидания, не способствовала эрекции, но любые попытки брюнетки справиться с проблемой приводили лишь к жалким вялым содроганиям. Мелкий покойник, скукожившийся у мима между ног, восставать отказывался категорически, несмотря на всю мощь эротической некромантии.

– Импотент! – психовал оператор.

– Сам импотент…

– Кастрат!

– Сам кастрат! Иди сюда, на холодненькое…

– А кто снимать будет? Ты, что ли?

– А кто трахаться будет? Ты, что ли?

– Вижу я, как ты трахаешься…

– Тебе помочь, чувак?

На соседнем столе, с неподдельным участием разглядывая мима, сидел Пирифой. Простыню он накинул себе на плечи, на манер савана: грелся.

– Давай, я ей вставлю? А ты посмотришь, возбудишься…

Мим задышал часто-часто, как если бы достиг оргазма. Брюнетка плямкала губами, словно целовалась с призраком. Оператор прятался за штатив.

– По рукам, – кивнул Пирифой. – Эй, тёлка, я на подходе…

От визга у Тезея заложило уши. На полке, войдя в резонанс, задребезжали хирургические инструменты. Кто-то включил «ускоренное воспроизведение»: мешанина тел, грохот, звон, крики, топот, лязг захлопывающейся двери…

Тишина.

Тезей с кряхтением выбрался из-под стола. Пирифой со счастливой ухмылкой изучал чёрный кружевной бюстгальтер, поднятый с пола.

– Трофей! – уведомила восходящая звезда. – Давай в следующий раз сами запишемся, а?

* * *

В больничном парке мела метель.

Тучи сгинули, удрали к далекому горизонту. Белая, круглая, изрытая оспинами луна решила показать фонарю над входом, кто в доме хозяин. Кроны фисташковых деревьев просеивали девятый вал лунного света, плохо справляясь с напором, и на землю валились просто-таки снежные хлопья. Казалось, на парк опрокинули ведро с парным, еще пенящимся молоком. Декоративные статуи приобрели резкий, пугающий рельеф. Стерильность фонаря на этом фоне выглядела дешевым пижонством, попыткой сохранить хорошую мину при плохой игре.

– Уходим, – скомандовал Тезей.

И остановился, противореча собственной команде. В кармане булькнул вайфер: пришло сообщение. Тезей достал гаджет, разбудил его – и чуть не подпрыгнул от истошного вопля. Сперва ему почудилось, что орет Пирифой. Кто же еще? Нет, кричали из динамиков вайфера. По дисплею, не позволяя открыть мессенджер, прямо по ярлыкам всех доступных приложений катилось огненное колесо с распятым на нем человеком. Тезей знал это колесо, видел не в первый раз; знал он и историю распятого. Помнится, в первый раз, когда дед рассказал маленькому испуганному Тезею историю колесованного педофила Иксиона Флегиаса, Тезей от всей души сострадал несчастному; позже, с возрастом, сострадание сменилось презрением к насильнику, а презрение – равнодушием с легкой примесью раздражения, когда колесо волей хозяев цифрала выкатывалось в самый неподходящий момент.

– Задолбал, – буркнул Тезей. – Задолбал этот придурок…

Чугунная гиря ахнула его в челюсть. Из глаз полетели искры, звезды, натуральный фейерверк, затмивший луну. Гравий сотней острых ребер впился в спину. Лежа на дорожке, на всякий случай отползая назад, Тезей видел – нет, скорее догадывался, потому что зрение сбоило – как Пирифой потирает ушибленный кулак. Сейчас кинется, подумал Тезей. Кинется добить. Я бы на его месте точно кинулся. Он кинется, а я пройду ему в ноги, собью на землю. Танцор? Ты у меня потанцуешь, да. Задушу мерзавца, ей-богу, задушу…

Пирифой не двигался с места.

– Ты чего? – спросил Тезей, когда устал ждать продолжения атаки.

– Это мой отец.

– Что? Кто?!

– Он, – Пирифой кивнул на вайфер, оброненный Тезеем. Огненное колесо продолжало свой бесконечный бег, распятый все еще кричал, грозя разбудить пациентов и дежурный медперсонал. – Вот этот.

– Сдурел?

– Я – Пирифой Флегиас. Иксион Флегиас – мой отец.

– Вот блин, – чистосердечно признался Тезей. – Вот же блин, а?!

Колесо укатилось, словно только и ждало этой реплики. Вопли смолкли. Челюсть вряд ли была сломана, но болела так, словно огненный блин – вот же блин, а?! – с дисплея перебрался на нее, утрамбовывая кость пылающим катком. Хотелось кричать, или хотя бы ругаться, но Тезей не мог себе этого позволить. Любой крик, любое выражение телесной му́ки сейчас выглядели бы кощунством, жестокой насмешкой над истинными мучениями. Никогда раньше Тезей не вглядывался в лицо распятого Иксиона – зачем? – но теперь, рассматривая непривычно тихого Пирифоя, уверился, что сын похож на отца.

– Кто пишет? – спросил Пирифой.

Он спрашивал так, словно имел на это право. Сам не зная, почему, Тезей решил не разочаровывать парня. Перевернулся на бок, поднял вайфер, открыл сообщение:

– Антиопа.

– Что пишет?

– Что я сволочь.

– Умная женщина, – с глубокой убежденностью согласился Пирифой. – Правильно пишет. Редко бывает, чтобы женщина сразу и умная, и красивая. Повезло тебе, сволочь. Повезло, а ты не ценишь.

– Папа, иди спать.

– Уже иду.

– Не «уже иду», а иди немедленно. Ты знаешь, сколько времени?

– Сколько?

– Три часа ночи.

– У меня бессонница.

– Кому ты врешь? У тебя не бывает бессонницы. Ты что, собрался работать до утра?

– Я не работаю.

– А что ты делаешь?

– Читаю письмо от внука. От любимого внука. Разве это работа?

– Это хуже, чем работа, – согласилась Эфра. – Что пишет твой любимый внук? И учти, я вранье за тысячу стадий чую. Ты соврешь на Итаке, а я здесь, в Трезенах, учую, понял?

– Итака, – вздохнул Питфей. – Сто лет не был на Итаке.

– Что пишет Тезей? – с нажимом повторила Эфра.

Больше тянуть не имело смысла.