обтянута парчой и другими драгоценными тканями. Сам конунг был тогда тоже в пышных одеждах и сидел на своем высоком сиденье. Он пригласил к себе многих своих достойных друзей и устроил великолепный пир. Потом вошла в палату княгиня со свитой из прекрасных женщин, и поднялся конунг навстречу ей, и хорошо ее приветствовал, и сказал затем: “Где ты видела такую же великолепную палату или так же убранную, где, во-первых, собралось бы в дружину столько людей, как здесь, и, во-вторых, где было бы в палате такое богатое убранство?” Княгиня отвечает: “Господин, – говорит она, – эта палата хорошо устроена, и мало найдется примеров такого же убранства, или лучшего, и чтобы столько богатства было в одном доме, или столь много хороших вождей и храбрых людей. Но все-таки лучше устроена та палата, в которой сидит конунг Олаф Харальдссон, хотя она стоит на одних столбах”. Конунг рассердился на нее и сказал: “Унижение звучит в таких словах, – сказал он, – и вновь ты показываешь свою любовь к конунгу Олафу”, – и дал ей пощечину. Она сказала: “И все же, вероятно, между вами значительно больше разницы, – говорит она, – чем я могу, как следовало бы, сказать словами”. Ушла она и была разгневана, и говорит своим друзьям, что хочет уехать из его государства и не принимать больше от него такого позора. Друзья ее принимают в этом участие и просят ее успокоиться и изменить свое отношение к конунгу. Она отвечала и сказала, что сначала конунг должен искупить это перед ней. Теперь говорят конунгу, что она хочет уехать, и просят его друзья, чтобы он уступил, и он так и делает – предлагает ей помириться и дает обещание, что исполнит для нее то, о чем она попросит»[183].

Некоторые скандинавские источники пошли еще дальше и стали предполагать, что во время бегства Олафа Толстого из Норвегии в Гарды в 1029–1030 гг. между ним и Ингигерд имели место романтические отношения. Первой об этом завила «История о древних норвежских королях» (1170/1178 г.) Монаха Теодорика. Идея получила дальнейшее развитие, ее позаимствовали «Обзор саг о норвежских конунгах» (1190 г.) и «Красивая кожа» (1220 г.), а затем и некоторые более поздние саги.

«Прядь об Эймунде Хрингссоне» из «Саги об Олафе Святом» (конец XIV в.) уже без всякой тени сомнения настаивает на такого рода отношениях: «И когда Олаф Святой Харальдссон был в Гардарики, был он у Рёгнвальда Ульфссона, и между ними была самая большая дружба, потому что все знатные и славные люди очень ценили Олафа конунга, когда он был там, но всех больше Рёгнвальд ярл и Ингигерд княгиня, потому что они [Олаф и Ингигерд] любили друг друга тайной любовью»[184].

Судя по всему, монах Теодорик, а следом за ним и многие другие искали любовную связь совсем не там, где ее следовало искать на самом деле. Ингигерд действительно оказалась для Ярослава неверной женой, но Олаф Толстый тут совершенно ни при чем. Настоящим тайным возлюбленным княгини был сын ладожского ярла Рёнгвальда Ульфссона – Эйлиф Рёнгвальдссон.

Данный вывод не вытекает из какого-то одного знакового события, но следует из целого ряда косвенных «свидетельств», которыми отмечен весь период правления Ярослава и Ингигерд. Попытка увязать между собой все эти разнородные «факты» в единую конструкцию, а также анализ отношений и мотивов поведения царственных супругов и их окружения приводят нас именно к такому треугольнику.

Примером одного из таких, слегка компрометирующих шведскую принцессу, сообщений служит, например, факт выбора Ингигерд при отъезде из Швеции в Гарды в 1019 г. в качестве сопровождающего Рёнгвальда Ульфссона. Сделано это было отнюдь не случайно, а по той простой причине, что ярл Вестергётланда являлся отцом юного Эйлифа. Последний мог после этого вполне свободно отправиться в Гарды вслед за Ингигерд, поселившись в Альдейгьюборге (Ладоге) или даже Хольмгарде (Новгороде).

Иные косвенные «свидетельства» неверности Ингигерд вы можете обнаружить в главах, посвященных Эйлифу Рёнгвальдссону, Владимиру Ярославичу, Ульфу Рёнгвальдссону, митрополиту Илариону и Агнес Русской.

В заключительной части «Пряди об Эймунде Хрингсоне» имеется сообщение о родственных отношениях между Ингигерд и Рёнгвальдом: «Рёгнвальд Ульфссон был ярлом над Альдейгьюборгом; они с Ингигерд княгиней были детьми сестер»[185]. Приведенная формулировка не совсем точна. Рёнгвальд и Ингигерд принадлежали к разным поколениям; детьми сестер были не они, а Рёнгвальд и отец Ингигерд, Олаф Шетконунг. Разница здесь есть, хотя и не слишком большая, а прямым следствием из этого является то обстоятельство, что Эйлиф и Ингигерд приходились друг другу дальними родственниками (троюродными братом и сестрой). Возможно, именно поэтому их истинные отношения удавалось столь долгое время скрывать от окружающих.

Ярослав Хромой начал подозревать супругу в неверности где-то с конца 40-х – начала 50-х г. XI в. Однако, убедившись в справедливости своих подозрений, князь не стал устраивать публичного скандала, а просто подослал к нарушителю семейного покоя убийц. При этом дело было обставлено как рядовая ссора и стычка с применением оружия на константинопольском рынке (1042 г.).

Точно так же, как ранее сделал киевский хольд Сфенг (Сфенгельд), убивший князя Игоря (Инкера), но обманувший свою сестру Мальфрид (княгиню Ольгу), подставив под меч древлян, теперь поступил и Ярослав Хромой, свалив все на греков. Оба они, видимо, вполне справедливо полагали, что месть женщины может быть очень опасна и лучше всего заранее найти виновных на стороне. Ингигерд поверила озвученной версии происшествия, но восприняла смерть Эйлифа Рёнгвальдссона очень болезненно, в ультимативной форме потребовав наказания византийцев. Результатом всех этих пертурбаций явился известный как из русских летописей, так и византийских источников поход на Константинополь Владимира Ярославича (Вальдамара) в 1043 г.

Точную дату кончины Ингигерд называет Ипатьевская летопись: 10 февраля 6558 г. Скорее всего, здесь, так же как и в случае с записью о смерти Ярослава, использован сентябрьский стиль, что соответствует 1051 г.

Ингигерд была добропорядочной христианкой, что подразумевает безусловную исповедь перед смертью. Вряд ли, конечно, ее исповедь была похожа на сцену из английской баллады «Королева Элинор». Однако нет никакого сомнения, что Ярослав сделал все возможное для того, чтобы узнать (и узнал) важные для него подробности супружеской измены.

Дабы подвести под всей этой историей черту, нам осталось лишь отследить последствия, а именно возможные репрессии Ярослава Хромого по отношению к своим детям, среди которых могли оказаться и не кровные.

Тот факт, что всего через год (1052 г.) по не указанным в ПВЛ причинам умер 32-летний новгородский князь Владимир (Вальдамар), служит нам вполне достаточным основанием для того, чтобы считать именно его (среди сыновей) плодом тайной любви Ингигерд и Эйлифа, а поэтому умерщвленного по прямому распоряжению Ярослава Хромого. Косвенным подтверждением именно такого развития событий служит то обстоятельство, что смерть Владимира произошла в пределах месяца после окончания строительства и освящения новгородского Софийского собора,