нейроканалы не лезла и даже накрыла пассажирское место колпаком, чтобы спящий пассажир не озяб и не был сожран комарами.

Во сне я принял выматывающий душу звон за отзыв Схемы и так силился его понять, что проснулся. Полежал, приходя в сознание, дал себе по уху, даже не потрудившись рассмотреть, попал ли, завозился, сел и, игнорируя радостные намеки летки, некоторое время оглядывался, и боясь узнать местность, и надеясь, что не узнаю. Допустим, летка привезла меня не туда, откуда забирала почти восемь лет назад, и теперь вынуждена будет вернуть. Куда-куда. На службу, конечно. Ведь ничего больше я не умею. Я и маму с папой не помню. А вдруг они переехали давно? Сейчас ведь все переезжают постоянно, во все стороны. Правда, Схема отслеживает новые адреса или координаты, так что куда бы родители ни переехали: в Сахару, на Северный Полюс или за болотце у Дурной рощи – туда бы меня летка и доставила.

Нет, места вроде знакомые. Летка стояла на краю небрежно выкошенного луга, влево уходившего к самому горизонту. Справа был лесок, из которого уже вынырнуло солнце, пока съеженное и не слишком яркое. Впереди за низеньким ярко-синим заборчиком стоял домик. Коричневый с зеленой крышей, яркий и слишком праздничный, как на детской картинке. Не хватало только спирального дыма из трубы. Трубы тоже не хватало. Зато по сторонам от заборчика торчали пирамидальные деревья – именно такие, как ребенок рисует: тощий треугольник с пухлым зеленым облаком вокруг.

Я, пошатнувшись, подхватил суму с сувенирами, вылез из летки, скомандовал ей возвращаться и, пока она удирала, разглядел домик. Я его… не узнал, это как-то по-другому должно называться. В памяти медленно всплыл сперва этот луг, почему-то разных размеров, то огромный, то совсем куцый и сжатый со всех сторон лесом, потом дом, этот да не этот: то красный приземистый, то серый о трех этажах, то вдруг с полностью застекленной передней стеной. И заборчик раньше был то ли повыше и расписанным цветами, то ли совсем низеньким кованым.

Вот деревья по сторонам были такими, кажется, всегда. Что странно. Они же растут, да и мне, мелкому, они должны были казаться более крупными, чем на самом деле. А может, то на то и создало впечатление незыблемости.

Я поморщился от карамельного запаха – точно сладкая вата, поправил суму и пошел к дому. Калитка была приоткрыта. Я закрыл глаза, но так и не вспомнил, полагается так или нет, – и не вспомнил, что увижу за дверью дома. Если она, конечно, отворена, или если там есть кому отворить, когда я постучу.

Я сделал несколько шагов, неожиданно для себя присел, с недоумением открыл глаза и обнаружил, что прошел не к двери дома, а в самую середину палисадника – не подозревал, что знаю это слово, – и теперь сижу между парой пышных цветников, усыпанных фиолетовыми и розовыми соцветиями довольно неприятной упитанности и бархатистости. Они еще и пахли, не карамельно, а слегка гниловато, хоть и сладко. Но смотрел я не на них, а на синюю лопатку, воткнутую в еле заметный холмик.

Я почему-то нервно оглянулся на дом, приподнявшись, осмотрел луг, снова присел на корточки, подумал и принялся раскапывать холмик, очень надеясь, что это не могилка котика, заменявшего меня родителям все эти непростые, наверное, годы.

Дерн поддавался с большим трудом, но, когда я отодрал пласт и отложил его в сторону, пошло быстрее. Лопатка почти сразу скребанула по твердому. Я стал вычерпывать глину, сухую и рассыпчатую, будто сто лет не поливали, бережнее и через несколько минут, обкопав, извлек из земли сокровище. Темно-рыжую жестяную коробку, завернутую в древнюю мутную пленку, каких уже сто лет не делали. Укрытие для моего солдатика, стойкого и доброго, который всех защищает и очень похож на меня – видишь, глазки такие же.

Сейчас увижу, подумал я, улыбаясь, отложил пленку и с некоторым усилием открыл крышку. И увидел.

Я мотнул головой, потерял равновесие и еле удержал коробку на весу. Попробовал встать, но ноги не держали. Я сел, зажмурился, подождал, пока мир перестанет сходить с ума и сводить с ума меня, и открыл глаза.

Ничего не изменилось. У солдатика было две пары глаз: голубые под бровями, как у меня, и зеленые на висках, как… Как у рыбы. Как у человека не бывает.

В висках опять страшно зачесалось, я потер их запястьями, потому что ладони были в земле, и тут же отдернул. Мне показалось, что под бугорками, вспухшими, когда я стиснул зубы, шевельнулось что-то гладкое и округлое. И кусочек тьмы в сознании дернулся туда-сюда.

Как там Юю говорила, с натугой подумал я тем самым кусочком сознания, который единственный не выл от тоскливого ужаса: не три у них глаза, а четыре, вот здесь и здесь? Молодец, девочка. Интересно, а почек у меня правда три? И почему ни один медосмотр не показал ни их, ни глаз в висках? Потому что я сейчас ерунду из ложной памяти напридумывал? Или потому, что Схема должна не обнаруживать, а скрывать Обратных?

«Сынок, ты вспомнил? – спросил ласковый грудной голос в голове. – Зайдешь уже или еще там посидишь? Кушать уже готово, мы с мамой-мамой, мамой-папой и папой тебя ждем. Соскучился по нормальной еде, наверное».

Я сглотнул, хотя образ, мелькнувший на последних словах, должен был вызвать омерзение, и спросил: «И давно я так?»

«С самого начала, – сказала мама. – Заходи, так быстрее вспомнишь».

Не хочу, подумал я. Не могу, понял я. Не буду, решил я.

Открыл дверь, перед которой, оказывается, уже стоял, бережно прижимая к себе солдатика, и вошел в дом, где накрыт стол, где все меня ждали и где мне предстояло еще раз пройти обратно, чтобы еще раз стать тем, кто защищает и делает всех лучше.

Это наша работа.

Алексей Сальников. Субчик

По весне Иван ощутил желание сменить сферу деятельности. Видно, с возрастом его потребность в нервной работе поутихла. Возможно, это было временное явление, но, в любом случае, он заархивировал свои навыки режиссера массовых мероприятий, скачал программу по уборке улиц и занялся наведением чистоты в отдаленном от его дома районе города. Выбор на окраину пал не потому, что Ивану было неловко встречать знакомых и соседей, просто поблизости не нашлось свободного места.

– Кажется, вполне органичное решение, – одобрил психолог, протестировав то, как рабочая личность Ивана повлияла на остальные субличности: бытовую, дружескую, пациентскую, три личности для соцсети,