– Добро пожаловать на службу.

Необратимая

Меня зовут Аз, и я уже не сдохну молодым – а жаль.

Наверное, сожаление пройдет. Поскорее бы. Долго я так не выдержу.

Любопытного типчика у дверей больше не было. Площадь пустовала. Последние рослики рассаживались по леткам на посадочной полосе. Это правильно. Неясно, как их вообще сюда занесло, учитывая, что поездка в любую точку службы выедала из личного ресурса рослика больше накоплений, чем самый дорогой тур на Эверест, в Антарктиду и даже на базу Ктулху, прилепившуюся к краешку Марианской впадины. В какой-нибудь исторической точке службы вроде Юскарана или Икши-3 хотя бы было на что посмотреть. А что смотреть у нас – фасады служебных помещений, в которые росликов не допускают, лес, пляж, конюшню да типовой развлекательно-тренировочный парк?

Это отдых, напомнил я себе, чтобы задавить неоправданное раздражение. Имеют право отдыхать, как получается.

Наверное, эти рослики здесь служили, причем на высшем уровне, раз накопили на вояж. И все равно теперь им придется пару лет жить без поездок, без пирушек и с урезанным довольствием. Их выбор.

Так специально сделали, чтобы уберечься от постоянных толп росликов, желающих пройтись по местам боевой славы, притащить с собой дружков и подружек и предаться чувству с каким-то мудреным названием, которое я забыл, как и суть этого чувства – что-то вроде сожаления в связи с несвоевременным отъездом.

Мой отъезд был совершенно своевременным.

Я вздохнул и принял вызов Мики из Службы служб.

– Добавить нечего, все готовы? – спросила она.

Мика, очевидно, только что просмотрела мой отчет о выпуске сменщиков.

– Уточни, – предложил я.

Это значило: скажи конкретно, в ком сомневаешься.

– Спасибо, принято, – сказала она. – К нам заедешь?

Это значило: ни в ком не сомневаюсь, просто оказываю внимание уходящему товарищу.

Я понял, что опять близок к раздражению, и снова вздохнул. Да, пора уходить. Даже с учетом прекращения подкормки психика откатывалась к росликовскому стандарту пугающе быстро. Еще и картинки, и звук из прошлой жизни всплывать начали, отвлекают.

Я мотнул головой, выбрасывая непонятное пока, но очень яркое воспоминание о том, как сгребаю ладошками сухую рыжую глину, и сказал:

– Спасибо, Мика. Я к своим.

– Правильно, – одобрила Мика. – Аз, удачного тебе отдыха. Поживи там как следует. Потом нас поучишь.

Я засмеялся, придумал и отправил ей сценку про то, как учу ее пользоваться штанами, потом бросил прощальный привет всей Службе служб, кивнул ответным пожеланиям, отключился и пошел к своим.

Отвальная

Меня зовут Аз, я работаю почти восемь лет, помню каждую минуту каждого из двух тысяч девятисот дней службы и буду, наверное, помнить, пока не сдохну.

Дни рождения мы особо не празднуем, но их я тоже помню – все семь. Я очень надеялся встретить на службе и восьмой и, может, даже отметить, совсем сдержанно, узким кругом товарищей-управленцев, поздно вечером в закрытой столовке, с тортиком, в который будут воткнуты шестнадцать свечек. Это был бы уникальный тортик, навсегда оставшийся в памяти не только поедавших его, но и всех сотрудников всех отсеков. Тех, к которым я имел отношение, уж точно.

Насколько я знал, еще никто не смог продержаться на службе до шестнадцати. В основном уходили в тринадцать-четырнадцать, мало кто переваливал через пятнадцать. После тринадцати, а у девочек еще раньше, просыпаются физиологические и психологические особенности пубертатного подростка, одинаково далекого и от рослика, и от спокойного умелого сотрудника, умеющего расщеплять внимание и нагрузку, оптимальным образом решая сразу несколько очень разных задач. Каждая наша задача сводится к сбою, который угрожает людям – иногда их комфорту и спокойствию, очень редко самочувствию, здоровью и жизни. Поэтому неправильные решения невозможны. И поэтому любые элементы Схемы, способные принять неправильное решение, отслеживаются кучей способов и отставляются в сторону до того, как получат шанс совершить ошибку.

Программа прививок была построена так, чтобы и держать сотрудника в тонусе, и выявлять признаки непригодности к занимаемой должности. Обычно укола хватало на полугодие, ближе к критическому возрасту прививки учащались, иногда до ежемесячных. В двенадцать я год продержался на одном уколе и мог бы, наверное, продержаться столько же в том же режиме: две смены через три, пять должностей, в том числе на запуске первого завода переносных универсальных принтеров, печатавших более-менее все – от молоточка ушной раковины до цельной колоннады, совершенно почему-то необходимой участникам ролевой игры в древнюю войнушку. Сейчас вспомнить жутко, а тогда я, помнится, не хмыкнул даже, когда основной прайд наладчиков сразила выползшая из отстойника плесень, умевшая жрать и керамопласт, и волокно усиленного льна, и вольфрамовые усики, – просто законсервировал отстойник, натравил на него три лаборатории, а новых наладчиков нашлепал сразу с защитой, придуманной амазонской точкой Маражо-7. Я и без укола точно так же отработал бы, но не спорить же со Схемой.

Последние сезоны я ставил прививки раз в неделю. Сам на этом настоял, когда заметил, что даже Марго в особо напряженные моменты норовит поглядывать на мою поляну, а то и держаться рядышком. Не из симпатии или там тактильной приятности, а чтобы перехватить управление, если я ошибусь.

Она, кажется, смутилась и расстроилась, когда я продемонстрировал всей службе, что перешел на внеочередные уколы. Но и успокоилась же, а это для работы главное. Не надо отвлекать товарищей от службы. Пусть прививка следит, для того ее и придумали – чтобы помогала проявить необходимое и отзывалась на признаки лишнего.

И в эти выходные она отозвалась. Очень странная это, оказывается, штука, особенно с непривычки. Ощущение одновременно болезненное, потому что ноют кости, сильнее всего тазовые и ниже колен, а виски чешутся невыносимо, как засоренный глаз, и приятное – потому что в мыслях, стоит отвлечься от служебных задач, возникают вихорьки образов, взрывы странных звуков и галереи лиц.

Это возвращается память, скинутая в архивный чуланчик выходом на службу. Память о том, каким ты был до работы. Память слабого глупого неумехи, которыми все мы рождаемся и которыми мы становимся после службы – чтобы прожить полную удовольствий жизнь и умереть таким же слабым глупым неумехой, которым каждый из нас был всю жизнь, кроме времени службы.

Я не заплакал, конечно, не стал паниковать и даже особо не загрустил – тогда. Подтвердил диагносту Схемы, что испытанные ощущения мне не знакомы, но полностью вписываются в клиническую картину трансформации в рослика, уведомил о первом отзыве всех товарищей и уложил себя спать, чтобы проще было дожидаться согласованного решения. И правильно сделал. Когда проснулся, решение