Машину я остановил на дороге, не заезжая в село. Колокольня – такая же, как и сорок лет назад, – высилась посреди тополей.

– Сколько? – кашлянув, спросил я.

Когда машина, развернувшись, укатила, оставив меня наедине с моей сумкой и моим прошлым, – я не пошел в село. Просто присел рядом с автобусной остановкой, прямо на землю. Закрыл глаза…

Сколько мне лет?

А какая разница – в детстве годы стремительны и неощутимы, и вопрос этот имеет смысл только в контексте того, в какой класс ты ходишь и когда у тебя день рождения. Я учусь в школе, но не здесь, далеко, в Уральске, а здесь – я на каникулах, у родственников. У меня есть бабушка, тетя, дядя, двоюродные брат и сестра. И еще весь мир вокруг меня…

Еще у меня есть велосипед. Раньше был «Пионер», а теперь «Кама». Очень хороший велосипед.

День летит за днем. Такие быстротечные дни летних каникул. Корова, куры, гусята (их ровно две дюжины), рыбалка, походы за травами. Живущий ниже по улице дедушка Егор, которого все называют Деда Еша, учит меня собирать полезные травы. Двоюродная сестра у меня врач, она потом скажет, что зверобой, который мы собрали, он действительно лечебный…

А еще вокруг меня целая страна. Огромная… трудно даже сказать, где она начинается и где заканчивается. Я ни разу не видел ее границ, но знаю, что она огромна. И сильна. И непобедима – в школе нам рассказывали о том, как наши деды победили фашизм. Я знаю – у меня в городе, напротив Дома обуви и Дома одежды, стоит памятник, на нем – противотанковая пушка‑сорокапятка. Несколько лет назад, когда я был совсем маленьким, я полез туда, чтобы посмотреть, и один ветеран, седой старик с медалями на груди, строго отчитал меня за то, что я туда полез: на памятники нельзя лазать. А потом – помог слезть.

Но что такое война и что такое фашизм – я слабо себе представляю. Это что‑то плохое, что наши деды победили, разбили, загнали под землю. И больше этого никогда не будет.

Иногда в небе летают вертолеты, а однажды, вечером, когда уже пригнали коров, но было еще светло, летом долго бывает светло, я видел, как по небу пролетело несколько десятков разных вертолетов. Говорят, что где‑то тут есть вертолетный полк, но где он – никто не знает. Вертолеты тоже не ассоциируются с войной, просто интересно смотреть, как они летают…

Идет война – называется Афганистан, – но я про нее ничего не знаю. Если бы кто‑то мне сказал, что идет война, я бы сильно удивился: кто может на нас напасть? За что? Ведь мы не делали никому ничего плохого. В школе говорят, что мы за мир, разве можно за это нападать…

В Вашингтоне – Рональд Рейган, в Лондоне – Маргарет Тэтчер, и они враги моей страны. Но я и о них ничего не знаю.

Через несколько лет моей страны не станет…

А пока – у нас есть машина, «ВАЗ 2106», машина хорошая, и мы ездим на ней доить корову днем. Корова – белая, с черными пятнами, ее зовут Мая, она хорошо доится, и часть молока мы сдаем в колхоз, за это получаем обрат для поросят. Жирность молока вывешивают списком на приемном пункте, там же, где и дают обрат. И еще – мы с пацанами собираемся сбегать в лес за околицу. Там есть орешник и можно набрать орехов…

Конечно, там есть клещи и, наверное, могут быть змеи – но мы их почему‑то не боимся…

Я открыл глаза – и сразу не понял, где я. Околица, тополя, гнилой зуб старой, заброшенной колокольни – все, что осталось от некогда большого храма. Снесли, чтобы не загораживал дорогу. Низенькая цепочка разноцветных крыш. Все, как и много лет назад.

Потом понял – нет.

Не получилось…

Не вышло…

Билетов нет…

В кассе вокзала билет попрошу…

Может, впервые за тысячу лет

Дайте до детства плацкартный билет.

Тихо кассирша ответит: «Билетов нет…»

Встал, отряхнулся. Посмотрел на часы, достал телефон. Телефон у меня спутниковый, Thyraya, он работает как сотовый, но если нет покрытия – автоматически переходит на спутник. Очень удобная вещь.

Ответили после третьего гудка.

– На связи…

– Сто восемнадцатый прибыл.

– Принято.

Гудки.

В деревне мне, городскому жителю, обживаться было не привыкать. Все‑таки – в детстве все каникулы провел здесь, в деревне…

Деревня умирала. Помню еще те времена, когда она была живой, веселой. Трактора и комбайны, мужики постоянно ремонтировали их, а я часто ошивался в мастерской и видел, как это делали. Помню, вечером выходили встречать частное стадо… коров было больше сотни, еще овцы… коровы тяжелые, каждая – как баржа, идут медленно. А овцы – их много, постоянно какой‑нибудь нет или убежала, их бегали, разыскивали по всей деревне. Идешь за коровой, берешь корочку хлеба, подсоленную, корова, тяжело вздыхая, ткнется тебе в ладонь, возьмет угощение шершавым, как наждак, языком. Под частное стадо всегда выделяли плохие места, плохие пастбища, поэтому я всегда загонял корову в сад… это бывший барский сад, там еще кинотеатр колхозный был и клуб, там все время было много травы и еще мать‑мачеха – она от кашля помогает, я ее собирал. Иногда по часу сидишь, корова пасется, комары достают. Потом – гонишь домой…

Конечно, и попивали. И жили по‑разному – у кого и изба крепкая… да какая изба – дом настоящий, несколько комнат, телевизор, кухня, ковры – для того, кто вырос в тесной хрущевке, тут рай земной. Машина есть, скотина – корова обязательно, а если корова, то и теленок, пара‑тройка свинок, куры, гуси, иногда еще что‑то типа кроликов или пчел. А у некоторых – и коровы‑то нет, и живут бедно‑бедно, попивают. Но последнее – не пропивали, да и то – давали работу, вызывали на партсобрания, как‑то прорабатывали. А теперь… Не стало колхоза – и не стало ни посыпки, ни сена, ни трактора за дровами съездить, ни делянки, чтобы самим вырубить. Все, точка! И живность вдруг стало держать не так и выгодно, если покупать зерно и комбикорма по тем ценам, какие есть. И дрова дорогие…

Вот и начала вымирать деревня. Часть домов скупили москвичи, привлеченные дешевизной: здесь от Москвы далеко, поэтому недвижка относительно дешевая. Некоторые дома так и стоят, некоторые – пялятся на мир совершенно неуместными тут пластиковыми стеклопакетами. И коров почти не стало, даже пастуха и то нанять дорого. Раньше, помню, сам корову вел из колхозного стада, их покупали еще телочками по себестоимости, придирчиво выбирали лучшую. А теперь – и корова денег стоит.

И нет больше почти никого из тех, кто меня еще помнил. Чужие люди…

Не знаю…

В конце второй недели купил дом. Не в своей деревне, в соседней. Соседняя – это семь километров по давно не ремонтированной дороге. Там тоже когда‑то жили мои родственники, помню, как ездили собирать вишню и копать картошку. Потом продали этот дом, а купил я другой, получше, в четыре окна. Продавали с Владимира, кто‑то у них умер тут, и дом был больше не нужен. Даже по меркам Уральска потратился я скромно, тут у нас разве что садоогород за такие деньги купишь, а здесь вот – дом.