Все разом умолкли, но я не обратил на это внимания, поглощенный своими мыслями.

Наконец Жарден вымолвил:

— Я тоже не умею прокладывать курс и давно ломаю голову, как бы я поступил на месте Ромбо. Желаете выслушать меня, капитан?

— Конечно. Говори.

— Отлично. Я — Ромбо. Я не умею прокладывать курс, но я умею читать. У меня есть судовой журнал. В судовом журнале записаны наши последние координаты. Вы, капитан, обычно вычисляете координаты утром и вечером каждого дня. Таким образом я, Ромбо, знаю координаты места, где мой корабль расстался с «Розой».

Азука казалась озадаченной. Антонио сказал:

— Он мог бы просто определить направление ветра: восточное или северо-восточное. Зная это и зная направление, в котором он бежал от испанца, он смог бы выбрать правильный курс. Во всяком случае, он посчитал бы, что может сделать это.

— Оно, конечно, так, — согласился Жарден, — но я не знал бы, где остановиться.

— Верно.

— Я захвачу испанский корабль, — сказал Жарден. — Если повезет — крупный, но сойдет любое судно больше пироги. Там наверняка окажется человек, знающий навигацкое дело, — если только он не погибнет в сражении. Возможно, всех остальных я посажу в шлюпки, а возможно — убью. Но его я оставлю. «Ты должен провести меня вот к этому месту, — скажу я ему. — А оттуда должен взять курс на Испанию. Если мы найдем “Розу”, я освобожу тебя. Если не найдем, ты поплатишься жизнью».

— А запись в твоем журнале будет такая же, как в другом журнале, chéri? — спросила Азука.

Жарден покачал головой:

— Последняя запись будет сделана еще до захвата корабля, но координаты будут отличаться не сильно.

— Я помню свою последнюю запись, — сказал я. — Лучше ориентироваться на нее. Мы направимся обратно туда.

— Ваш Ромбо пойдет малым ходом, если он человек благоразумный, — заметил Антонио.

— Верно, — согласился я. — Либо он повернет и пройдет обратным курсом половину пути.

— А людям мы скажем? — поинтересовалась Азука.

— Что именно? — спросил Жарден. — Что мы надеемся найти «Магдалену»? Да, конечно.

— Про капитана Берта и золотую флотилию из Перу, — сказал я. — Меня как раз и беспокоил вопрос, говорить им или нет. Я понимаю, что ты имеешь в виду, Азука.

— Ты должен раздразнить их аппетит, Крис. Сначала скажи про золото. Про галеоны. Позже про Веракрус. А еще позже про мулов и Панаму. Мы идем на юг вдоль побережья, чтобы разбогатеть. Не говори сразу, куда именно.

Я согласился, и именно так мы поступили — во всяком случае, попытались.

Отца Худека здесь любят, но каждое воскресенье на мессу приходит все меньше народу. Такое у меня впечатление. Люди любят его, но не приходят. Нынче утром я служил десятичасовую мессу. До сегодняшнего дня я старался по возможности меньше излагать свои собственные взгляды и ограничивался тем, что произносил короткую проповедь и обсуждал зачитанный отрывок из Евангелия. Сегодня я тоже был краток, но говорил о браке, о священном характере супружеского союза и необходимости раскаяния. Без раскаяния не может быть прощения.

Если нет раскаяния, прощение равнозначно снятию запретов. Надеюсь, я сказал это.

Сердце человеческое сродни птице, сказал я. Оно порхает с места на место — и нередко возвращается к отправной точке. Поэты говорят, что мы должны следовать зову сердца. Почитайте их биографии, и вы скоро увидите, куда это ведет и чем заканчивается.

Когда месса закончилась, люди не улыбались. Я, по обыкновению, пожал всем по очереди руку, стоя за дверью в лучах благословенного зимнего солнца. Терпеть не могу жать руки, но это моя обязанность, и я стараюсь выполнять ее добросовестно. Обычно кто-нибудь говорит, что у меня очень сильная рука. Сегодня никто этого не сказал.

Возможно, было бы лучше, если бы они улыбались.

* * *

Скоро, уже очень скоро коммунистическое правительство падет. И тогда я начну долгий обратный путь к ней.

* * *

Чтобы вернуться к месту прежнего нашего нахождения, нам пришлось идти против ветра, что для корабля без мачты означало необходимость идти галсами, то есть лавировать. Я бы солгал, если бы сказал, что мы продвигались вперед с каждым поворотом оверштаг. Довольно часто мы не продвигались ни на дюйм, а иногда нас вообще относило назад ветром. Половина вахты занималась установкой временной мачты — самого длинного бруса из имевшихся в нашем распоряжении, который тем не менее в качестве мачты производил впечатление убогого обрубка. Вести галсами корабль с прямыми парусами трудно, поэтому мы поставили на временную мачту гафельный парус. Лавировать значит идти зигзагами, Держась по возможности круче к ветру, и всегда хочется взять курс ближе к линии бейдевинда. Еще на румб, на полрумба. Я молился об этих самых румбах и полурумбах.

Мы шли длинными галсами — час одним, два часа другим. С нашей командой иначе было нельзя, и Антонио раз и навсегда доказал свою полезность. Жарден и старшина-рулевой хотели выбросить за борт половину груза. Думаю, это принесло бы больше вреда, чем пользы. Глубокая осадка увеличивает устойчивость судна.

В первый день мы никого не встретили, но к вечеру временная мачта стояла на месте, ветер наполнял новый гафельный парус, и у нас была более опытная команда по сравнению с той, которая ела завтрак утром. Один из плюсов гафельного паруса в том, что можно поднять конец гафеля выше мачты. При короткой мачте вроде нашей это большое преимущество. У гафельного паруса есть и недостатки, но тогда, в силу этого своего достоинства, он вполне меня устраивал.

Со спальными местами возникла проблема. Жарден хотел отдать мне капитанскую каюту. Я бы чувствовал себя захватчиком, если бы занял ее, а если бы согласился делить каюту с ним, он отдал бы мне койку, а сам спал бы на полу с Азукой. В конечном счете я устроился на ночь на юте ближе к ахтерштевню, объяснив это следующим образом: мол, я тревожусь, что временная мачта может не выдержать напора ветра и что в темноте мы проскочим мимо «Магдалены». Я говорил неправду, хотя слова насчет «Магдалены» едва не сбылись.

То, что я тогда лег спать на палубе, с одной стороны, хорошо, но с другой — плохо. Когда я наконец растянулся на сложенной в несколько раз парусине, я думать не думал, что начинается ночь, которая врежется мне в память навеки. Каждый вечер в приходском доме, когда я, почистив зубы и надев пижаму, укладываюсь в постель, я невольно вспоминаю ту ночь. Второй такой в моей жизни не было. Позвольте мне начать с хорошего.

Ночное небо было кристально чистым и безлунным. Я смотрел в бескрайнюю даль Вселенной, приветствуя далекие солнца и скопления солнц, наблюдая за медленным движением планет между ними — кроваво-красного Марса и лучезарной Венеры в облачной мантии. Впервые в жизни я по-настоящему осознал, что нахожусь на такой же планете, что Земля со мной вместе несется сквозь черные космические просторы, даже когда мы улыбаемся при ярком солнечном свете. Прежде я всегда представлял рай некой таинственной страной далеко за пределами Вселенной, страной, где Бог восседает на золотом троне. Той ночью я понял: рай не где-то далеко — рай везде, где пребывает Бог, а Бог пребывает повсюду. Каждая человеческая душа является Его тронным залом.