— Надеюсь, мои вещи вы уже сушите? — озабоченно осведомиласья.

— О, да, конечно, — заверил он.

В душе моей сразу к нему нежность проснулась. Ну что замужчина! И от «братанов» меня спас, (сама бы я никогда с моста прыгнуть нерешилась) и от ледяной реки спас, и от простуды спасает и даже вещи уже сушит.Разве не стоит его за это отблагодарить?

Я подумала, что стоит конечно же и тут же дала ему это понять.Бедняга повел себя неадекватно.

— Что вы делаете? — воскликнул он, убирая мою руку.

Раз он не понимает, я решила исключить всякуюдвусмысленность и обозначить свое намерение однозначно, после этого американецподскочил, как ужаленный, и закричал:

— Это безобразие!

— Вы голубой? — поинтересовалась я, скрывая обиду. —Слышала, у вас в Америке это сильно развито. И нас потихоньку срамотойзаражаете.

— Как вам не стыдно?

— Значит, вы импотент, — со всей убежденностью заключила я.

— Не говорите глупостей, — рассердился он. — Я абсолютноздоров. А вы можете простудиться. Одежда ваша еще не высохла,. Я хоть сейчасвыйду из шалаша, потому что умею жить без одежды даже на морозе, а выпереохладились, вам грозит болезнь.

— И что из этого? Не юлите, говорите прямо.

— Если прямо, вы нуждаетесь в моем тепле, и сами же егоотвергаете.

Ну как тут не возмутиться?

— Я отвергаю? — закричала я. — Это вы отвергаете меня! Хотьскажите почему? Я вам некрасивая?

Он замялся, явно не желая поддерживать эту тему, но я-тодолжна была знать.

— Признавайтесь, — потребовала я, — красивая я илинекрасивая?

— Вы красивая, — нехотя промямлил он.

— Следовательно, не в вашем вкусе.

— Да при чем здесь мой вкус? — изумился он, странныйчеловек, — по-другому не скажешь.

— Тогда я недостаточно для вас молода, — сделала я очереднойвывод.

— Это глупо, — рассердился он. — Мне совершенно безразличенваш возраст. И вообще, неужели в этой ситуации вы, Софья Адамовна, видите одинлишь исход?

«Он еще спрашивает,» — подумала я и с достоинствомпроизнесла:

— Конечно, один лишь исход. Не знаю как у вас в Америке,там, думаю, творится черт-те что, но у нас в России не принято с голым мужчинойтак просто лежать — обязательно должно быть естественное продолжение. Традицияу нас такая, где бы это ни случилось, хоть дома, хоть на работе. А яприверженка русских традиций и свято их чту.

— О! Традиция, — озадачился американец. — Тогда вы должнызнать, что я санньяси, — с достоинством молвил он.

— А это что еще такое? — насторожилась я. — Надеюсь, неболезнь?

— Это значит, что я прошел уклад брахмачари и, минуягрихастха и ванапрастха, принял санньясу.

— Санньяса — это что?

— Это — отречение от мирской деятельности — четвертый этапдуховной жизни, последний уклад на пути духовного совершенства, на пути к Богу.Брахмачарья — первый этап, ученичество — с пяти до двадцати пяти лет человекпостигает азы духовной науки. Грихастха — второй этап духовного совершенства —период семейной жизни, длящийся до пятидесяти лет. После этого грихастха оставляетсемейную жизнь и готовит себя к санньясе. Этот период называется ванапрастха —третий этап духовной жизни. Богу было угодно, чтобы я сократил этот путь и отбрахмачарьи, минуя другие уклады, сразу принял санньясу — предался Всевышнему иотрешился от мира.

«Во шпарит! — изумленно подумала я. — Как по написанному.Шпион, точно шпион.»

Мне стало смешно. Я не стала сдерживаться и воскликнула:

— Ха! Ха-ха-ха! Уж видела, как вы отрешились от мира. На«Кадиллаке» разъезжаете, за «братанами» бегаете, разговоры их подслушиваете,красивых женщин спасаете.

Понятное дело я имела ввиду себя. Американец, видимо уяснив,что настроение мое переменилось, и я уже не опасна ему, присел со мной рядом исказал:

— Все так, но я это делаю беспристрастно.

— Что значит беспристрастно?

— Без всяких чувств, без привязанности к этой деятельности ик ее плодам. Я достиг осознания своей вечной природы, отличной от этоговременного тела — тела, которое является капканом для души. Я — душа, я — нетело, поэтому все, что происходит с телом, временно и меня волновать не может.Я здесь с миссией и исполняю волю Бога. Я живу в духовном мире, а в этомпребываю механически.

Усомнившись, я спросила:

— Вы уверены в этом?

— Абсолютно.

— Следовательно вы механически себе купили «Кадиллак», а не«Жигули» и не «Запорожец».

— Я себе не купил бы ничего — мне все равно «Кадиллак» или«Запорожец». Я черпаю наслаждение в духовном мире. Высшее наслаждениематериального мира лишь жалкий отблеск духовного наслаждения. А машина, кстати,не моя, а Тэда Доферти. Он дал мне ее на время.

— А он, значит, не санньяси, — уточнила я.

— Нет, он грихастха — домохозяин. У него жена и дети, онобязан заботиться о них и не может полностью отречься от мирской жизни, но впятьдесят лет он станет ванапрастха. Как только вырастит детей и обеспечитжену, сразу же отойдет от семейных дел, — успокоил меня американец.

— Очень рада за него, — заверила я, — а вы, значит, ужеотошли от семьи.

— Нет, я же сказал: у меня семьи не было. Я не жил укладомгрихастха, а следовательно и ванапрастха. Минуя их, я стал санньяси и дал обетбезбрачия. Такова моя миссия в этом мире.

«Нет, не шпион, даже для шпиона это слишком замысловато,» —подумала я и заключила:

— А по-моему вы просто эгоист. Только эгоисты идут в монахи.Я правильно вас поняла, ведь вы монах?

— Не совсем, но очень похоже, — подтвердил американец. —Можно я и дальше буду вас греть? Есть опасность, что вы снова переохладитесь.

Я задумалась: теперь, после того, что я узнала, как-тонеловко было в его объятиях лежать, но с другой стороны он прав: я могузаболеть.

— Так и быть, грейте, — вздохнув, разрешила я и подумала:«Уж лучше бы этот американец оказался шпионом, но если он все же шпион, почемумедлит? Почему меня не вербует?»

Он же, не подозревая о моих драматических размышлениях,спокойно обвил руками и ногами мое тело и прижался голой грудью к груди моей,очень свежей, должна заметить и вполне еще красивой, как и все остальное. Всеэти мои прелести существовали не просто так — они требовали того, ради чегобыли созданы, но, увы!