– Как?

– Позже увидишь.

Не знаю, что это значит кроме того, что попить я не смогу еще пару часов. Что ж, придется потерпеть. В любом случае Блэквуд знает, что делает и насчет воды, и насчет охоты. В отличие от меня, он не срывает все подряд. Он двигается медленно, шаг за шагом, словно принюхиваясь. Трогает мочку деревьев, ковыряет почву, гладит ладонью пятнышко мха, будто успокаивает его. Поначалу его действия мне кажутся странными. Хотя когда, собственно, Блэквуд вел себя нормально? Может, помешательство для него естественная среда обитания. Спустя время понимаю, он не с природой примириться хочет. Он выискивает следы животных. Следы на земле, где стоял зверь. Царапины на кронах там, где он ходил. Утоптанный мох – где спал. Вместо того чтоб срывать каждую пеструю ягодку, он занят настоящим делом – охотой. Сначала мне становится стыдно, что сразу не сообразила. Потом обидно. Навыки Блэквуда приносят больше пользы. От меня же в лесу нет никакого толку. Затем страшно. А если он выследит зайца или, что еще хуже, оленя? Он ведь его убьет, сдерет шкуру и поджарит. Раньше я не задумывалась, какой жестокий путь должна проделать еда, чтоб попасть к нам в тарелку. Нет, увидев такое, я не смогу проглотить ни кусочка. Уж лучше парализующие ягоды. Но Блэквуд не спешит хвататься за нож. Он изучает ветки, топчется на месте с россыпью следов. Небольшие, словно две половины круга.

Охота… папа любил охоту. Это была одна из немногих его страстей (помимо писательства). Помню, у него была большая звериная энциклопедия, которую он любил листать вместе со мной. В ней были рисунки сотни лесных обитателей. Пометка в углу рассказывала о виде зверя, картинки снизу изображали, чем он питается, а вместо линии на полях тянулись тропа лап – его следы… После смерти родителей большинство их вещей кануло в груде картона, а книга затерялась, но некоторые из иллюстраций клеймом отпечатались в моей памяти. Например, этот след из двух полумесяцев принадлежит оленю. Тропа следов обрывается посреди землянки, словно олень вдруг подпрыгнул и улетел в теплые края. То же самое с треугольниками и крохотными оттисками подушечек лап; они обрываются без причины, словно зверек просто испарился в воздухе. Странно. Проходит не один час перед тем, как Блэквуд всаживает нож в землю. Затем поднимает что-то длинное, похожее на ветку. «Да это же змея!», – вдруг понимаю. Неужели он собрался ее есть? Это отвратительно. Но сам Блэквуд считает змеиное жаркое превосходной добычей. Вода из рудника отправляется на раскаленные угли, вместе со змеиной тушкой (открытый костер опасно разводить из-за моровов). Похоже, кипячение и есть в понимании Блэквуда обеззараживание, и, поскольку он ничего не объясняет, обо всем этом я должна догадываться сама.

Как только рептилия подрумянивается, он приступает к ужину, в то время как я со смесью удивления и отвращения наблюдаю за ним. Так нельзя, знаю, но ничего не могу с собой поделать. Но это ничего, ведь мне ее никто даже не предлагает. От пупка к груди ощущается заметное жжение. Последний раз я ела вчера. На минуту я всерьез задумываюсь о парализующих ягодах. Они ведь съедобные. Но тут же отгоняю эту мысль. Кто знает, как они подействуют на мой организм. Может, одной ягоды будет достаточно, чтоб отказали руки-ноги. Уж лучше не искушать судьбу раньше времени. У нее еще будет достаточно поводов поиграть с моей жизнью. А ноги мне еще пригодятся.

Наконец вода в кружке закипает, и я хватаю ее. Я так хочу пить. Но вода оказывается не просто горячей, а адски раскаленной. Что ж, терпела час, потерплю еще десять минут. От вида обугленной кожи у меня начинается приступ дурноты, а от чавканья моего напарника желудок переворачивается. Странно. Казалось бы, кобра, а пожирает своих же. А мне не предлагает, даже не смотрит, будто меня здесь нет. У Блэквуда явно скверное понимание команды. Ведь команда должна делиться всем друг с другом, иначе как? В итоге он поймал змею и сам же ее ест. С одной стороны – логично. Я ведь ничего не поймала. Да и вряд ли я смогла бы запихнуть в рот то, что час назад ползало где-то по земле. Но с другой – это как-то не по-человечески, есть перед другим, прекрасно зная, что тот умирает от голода. Похоже, выживание для Блэквуда равносильно одной простой истине: «Каждый сам за себя».

Ну вот, он замечает, что я не свожу с него глаз. Думает, чего я хочу. Понимает, что мой взгляд привлекает не он, а змеиная тушка. Может, даже колеблется, стоит ли со мной поделиться. Все же дорога предстоит дальняя. Пока только думает, но отводит глаза каждый раз, встречаясь со мной взглядом. Будто я не то что ему неприятна, а просто противна. Всегда приятно разделить вечер в прекрасной компании, жаль прекрасной ее язык не повернется назвать. Наконец, перестает есть. Весы колебания все же перевесили в мою пользу, или Блэквуду просто надоело, что я на него пялюсь. Берет змеиный хвост, опускает на лист и пододвигает мне. Я не притрагиваюсь к еде.

– Чтоб преодолевать расстояние, нужно есть.

Машу головой из стороны в сторону.

– Не уверена, что смогу. Это… отвратительно.

Он смотрит на меня так, будто ничего глупее в жизни не слышал.

– Мы в лесу, а это еда.

Заставляю руки взять лист, а рот откусить кусочек. Единственное, что я не могу себя заставить, это подавить тошнотворный ком, выталкивающий еду из горла. Не могу. Это даже едой не назовешь. Уж лучше поголодаю, чем выпущу все из себя спустя час.

– Как знаешь.

Блэквуд прячет еду в рюкзак. Проверяю кружку – до сих пор горячая. Замечаю возле нее в миске зеленую кашицу, а рядом красно-зеленые листья. Интересно, для чего они?

– Что это?

– Горноцвет, семейство коммелиновых. Растет в болотистой местности. Листья мелкие, буро-зеленого цвета. Ускоряют регенерацию клеток.

Регенерацию? То, что мне нужно. Беру зеленую жижу и размазываю по изодранной щеке. Надеюсь, поможет.

– Животных поблизости не было?

– Нет.

– Но я видела следы.

– Следы были, животных нет.

– Как так? Должно же здесь хоть что-то водиться.

Запиваю голод водой, которая оказывается уже теплой.

– За день я не обнаружил ни одного признака обитания живого зверя.

– Но следы…

– Следы высохшие, норы засыпанные, тропы оборванные. Если здесь и были животные, то очень давно.

Он срезает кусок мяса и отправляет в рот. С трудом притупляю рвотный рефлекс.

– То есть животные здесь просто вымерли?

– Не вымерли, их истребили.

– Моровы…

Кристиан говорил, что животная кровь не подходит сангвинарам. Если они взялись за животных, значит, они на грани. Скорее всего, падших уже давно нет. Конечно, есть их ловушки, но они могли сделать много лет назад.

– Думаешь, падшие живы?

Блэквуд молча возвращается к тушке. Мы за стеной третий вечер, но этого достаточно, чтоб я научилась отличать, когда он игнорирует меня, а когда ускользает от ответа. Он боится и не хочет быть пойманным на этом низком чувстве. Может, в глубине его терзают те же мысли. Если они живы, у нас есть повод для беспокойства. А он так спокоен. Ест тут свою змею как ни в чем не бывало, тогда как рядом рыскают твари.