– Ну, пойдем поглядим, что там на Сапожной, – сказал Петруха. – Что за пан такой…

Им действительно показали дом пани Фальбовской, оставалось узнать, гостит ли у нее племянник или она его сто лет не видала.

Возле дома стояли две румяные белозубые паненки в хорошеньких меховых шапочках, шептались и тихо смеялись, прикрывая рты рукавичками.

– Это по твоей части, – сказал Петрухе Ивашка. – Ты с ними умеешь толковать.

Сам он до сих пор не понимал, как ему удалось уговорить Денизу сперва стать его подругой, а потом и венчанной женой.

– Гляди и учись, орясина деревенская стоеросовая.

Петруха направился к паненкам с самым что ни на есть гордым шляхетским видом, еще и «рогатывку» сдвинул набекрень, всем видом показывая: отступать неспособен, отказа у дам и девиц отроду не знавал. За время краковского житья он отрастил довольно длинные усы – было что подкручивать во время беседы.

Но, когда он остановился, смело глядя на паненок, одна из них ахнула и попятилась.

Ивашка, издали учившийся обращению со смешливыми паненками, немало удивился, увидев, как отступает товарищ, – сперва отступает, а потом и вовсе пускается наутек.

Догнал Ивашка Петруху уже у Марцианского костела.

– Ты чего это?..

– Я ее узнал! Это она меня в Варшаве ко дворцу заманила!

Дни шли, а в жизни Воина Афанасьевича ничего не менялось. Он отбывал часы службы, ходил с поручениями, присутствовал в Тронном зале, когда Ян-Казимир принимал послов курфюрста бранденбургского и датского короля, но ни для каких иных дел никому не был нужен. Отец Миколай забрал переводы государевых писем на польский язык, исправил ошибки (говорить по-польски оказалось куда легче, чем писать), похвалил за скорость – более о тех письмах не вспоминал.

А ведь Воин Афанасьевич с нетерпением ждал, что вот придет он в гости к старому ксендзу и тот скажет:

– Его величество премного благодарен, в письмах оказались сведения государственной важности, и пан Сайковский более не покоевый, а отправляется в составе посольства в Италию ради участия в многотрудных переговорах, где он, несомненно, хорошо себя покажет!

Вот такая была у воеводского сына мечта – и рассыпалась в прах. Но разве он не участвовал во встречах Афанасия Лаврентьевича то со шведами, то с теми же поляками, то с курляндцами? Разве не видел, как ловко ведет игру родимый батюшка? Разве не сумел бы вести игру точно так же, если не лучше?

Пытался он объяснить это отцу Миколаю, но тот лишь усмехался и сообщал, что все в воле Божьей.

Кроме того, он как-то спросил:

– Угодно ли пану посетить православный храм и причаститься по случаю светлой Пасхи Христовой?

Воину Афанасьевичу стало стыдно.

Был у него при себе серебряный образок, материнское благословение, Богородица с Младенцем. Этому образку он и молился, иногда вычитывая все, что помнил из утреннего и вечернего правила, иногда впопыхах забывая.

– Спросите у Янека, куда он ездит помолиться, – строго сказал старый ксендз. – Нехорошо ведь быть без всякой веры.

– Вы, отец Миколай, католик, как же вы мне советуете?..

– Католик, но не дурак, – отрубил отец Миколай. – Я могу произнести двадцать проповедей о превосходстве католической веры над православной, но вы, пан Войцех, взросли в православной вере, она – ваша, даже если вы не знаете богословских тонкостей. А вы их не знаете. И если я возьму верх в споре, вы мне этого не простите. Для чего вас разубеждать? Вам и так нелегко при дворе, я же вижу. А если в голове начнется сумятица… Нет-нет! К тому же я слишком люблю свою церковь и не желаю, чтобы по моей милости кто-то думал о ней плохо.

Это было Воину Афанасьевичу странно. Он знал, что любой православный батюшка, окажись он в таком положении, что должен давать советы молодому католику, так бы католическую веру изругал – камня на камне бы не оставил.

– Я не думаю о ней плохо…

Ксендз усмехнулся.

– Но должны – вас так научили. А было бы пану ведомо, что именно католическая церковь спасла Речь Посполиту от полного краха, – сказал отец Миколай. – Но не только молитвами, как пан сейчас подумал. Когда его величество Ян-Казимир уехал, спасаясь от шведов, в свои наследственные силезские владения, к нему стала приезжать шляхта и умолять: спаси, король, свое разоренное отечество, веди нас, мы готовы воевать! А война – это такое животное, что, сколько ни корми, все мало. Королю для ведения войны нужно было очень много денег, а где их взять? Все монетные дворы с запасами золота и серебра захватили шведы, а казна пуста. И тут пришли на помощь мы – общество Иисуса…

Впервые Воин Афанасьевич услышал, как отец Миколай говорит о своей принадлежности к обществу Иисуса, которое часто называли орденом иезуитов, имея в виду, что оно устроено как монашеский орден. Он насторожился, потому что ни одного хорошего слова в адрес иезуитов никогда ранее не слышал.

– Нас называют «черной гвардией папы», и мы действительно подчиняемся только его святейшеству, но его святейшество слушает наши советы. Мы предложили его святейшеству выход из положения, и католическая церковь Речи Посполитой получила дозволение дать королю взаймы церковное серебро и золото. Кресты, чаши для причастия, статуи святых, лампады – все пошло в дело. Из городов, где были монетные дворы, шведы не захватили только Львов, и вот священники и причт тайно, лесными тропами, повезли туда дорогие распятия и чаши. Везли и плакали… плакали… и я рыдал, провожая телеги со святыми предметами… кто знал, будет ли победа?.. Вспоминаю – и слезы к глазам подступают… Я старый человек, пан Воин, я много пережил, но своими руками заворачивать святое распятие в мешковину…

Циховский отвернулся. Воин Афанасьевич понял: старый ксендз не желает, чтобы кто-то видел его слезы. И у самого в глазах защипало.

Очень уж этот человек был непохож на тех батюшек, с кем имел раньше дело Воин Афанасьевич. И снова он утвердился в мысли, что правильно сделал, покинув Московию. Там бы никто из священников, никто из иноков с ним не говорил так мягко и рассудительно, показав, что не одними знаниями владеет, но имеет пылкую и возвышенную душу. Разве что окольничий Ртищев – да только с ним, «мужем милостивым», как прозвали его добрые люди, Ордин-Нащокин-младший никогда не говорил по душам; где Ртищев, любимец государев, глава Приказа лифляндских дел, а также Дворцового судного приказа, коему велено «сидеть во дворце», а где воеводский сынок, обреченный всюду таскаться следом за батюшкой?

– Теперь видите, сколько пользы от нашей церкви для государства? – спросил Циховский. – Речь Посполита победила в войне, спасла отечество от истребления. И скажите – позволил бы ваш патриарх забрать в ваших храмах серебро и начеканить денег, если бы Московия попала в ту же беду, что и Речь Посполита?

Воин Афанасьевич опустил голову и вздохнул. Кто его, патриарха Никона, знает – он горяч и в решениях поспешен. Опять же – в последнее время не ладит с государем. Нет, пожалуй, не дал бы перечеканить чаши на деньги…