И она весь день искала его глазами. Я это хорошо видел.

— Она скоро его забудет, — отмахнулся Шерман.

— Сомневаюсь, — заметил Догерти. — Ты сам прекрасно знаешь, что он нам не чета. И судя по тому, как она тогда смотрела на него, — вряд ли.

— Ба! — щелкнул пальцами Дюмэн. — Мадемуазель вовсе не так им увлекаться. Не потому ли она была такой грустный — или, лучше говорить, такой рассеянный, что узнала, что он фальшивомонетшик?

Вдруг возникла пауза, потом Догерти повернулся и пронзительно посмотрел на Дюмэна.

— Когда ты ей рассказал? — наконец процедил он сквозь зубы.

Француз ничего не ответил, его лицо покраснело от смущения, а Шерман приложил руку к губам, чтобы скрыть улыбку.

— Когда ты ей рассказал? — еще более настойчиво повторил свой вопрос бывший боксер.

— Вшера вешером, — промямлил Дюмэн. — Понимаешь, Ноультон ушель так быстро, и я подумаль, что она должна знать. Понимаешь…

— Да, я понимаю! — взорвался Догерти. — Ты проклятый французишка. Вот ты кто — проклятый французишка! Не умеешь держать язык за зубами. Тебе надо рыло начистить. Если бы ты не был такой козявкой…

Бармен, ради всех святых, налей нам еще!

Он сделал два больших глотка из своего стакана.

Дюмэн напыщенно сказал:

— Но это лучше всего. Все равно ей когда-то надо было это узнать. Так что я подумаль, что лучше говорить все сразу. И я ей поговориль…

— Что ты ей сказал? — оборвал его Догерти.

— Нишего, — выразительно пожал плечами французик. — Я ей сказаль, чтобы она больше о нем не думаль.

У нее глаза становиться ошень большие от удивления, — он сам воздел очи к небу, — и она сказала: «Он ушель?» — вот таким голосом. Потом она, как обышно, пожелала мне доброй ноши и тоже ушель домой.

Догерти недоверчиво хмыкнул.

Шерман несколько минут колебался, размышляя, стоит ли рассказывать своим приятелям о том, что он знал, или хотя бы о том, что он делал. Ему очень хотелось утереть им нос, но не было ли это для него опасно? Он еще немного подумал, но не смог преодолеть искушения.

— А почему это вы решили, что она пошла домой? — спросил он, когда француз замолчал.

Странные Рыцари посмотрели на него, словно хотели спросить: «А куда же еще она могла пойти?»

— Вы, очевидно, плохо знаете женщин, — продолжил Шерман. — Вы воображаете, что она на самом деле такая невинная овечка, какую из себя изображает. Она и правда пошла домой, только не к себе, а к Ноултону, и ясно, что дорога туда ей хорошо известна. А о том, что было дальше, вы можете догадаться не хуже меня. И сколько раз…

Он вдруг замолчал, но отнюдь не по своей воле.

Горло его крепко сжали стальные пальцы Догерти.

Дюмэн поспешно отскочил в сторону, бармен тревожно вскрикнул, а трое или четверо стоявших у стойки мужчин замерли в предвкушении увлекательного зрелища. Они хорошо знали Догерти.

Бывший боксер не сказал ни слова — он никогда не говорил и не действовал одновременно. Он сжимал пальцы крепче и крепче, пока лицо человека, оскорбившего Лилю, не сделалось багровым, а сам он не начал бессильно царапать пальцами по сжимавшим его, словно стальные обручи, рукам.

— Ты его убивать, — забеспокоился Дюмэн. — Отпусти его, Том.

Догерти так и сделал, и Шерман встал. Потом, не осмелившись даже взглядом выразить своего возмущения, повернулся, чтобы уйти.

— Нет, никуда ты не пойдешь, — сурово остановил его бывший боксер, загораживая ему дорогу. — Ты сказал слишком много. Поясни, что ты имел в виду.

Шерман открыл было рот, чтобы начать говорить, но не мог произнести ни слова и только судорожно делал глотательные движения.

— На, возьми, — сказал бармен, подавая ему бокал бренди. — Это приведет тебя в чувство.

Шерман, морщась от боли, одним глотком осушил бокал.

— А теперь, — приказал Догерти, — давай выкладывай.

Шерману хотелось наброситься на него, но он не решился. Он тоже хорошо знал Догерти и потому начал свой рассказ.

— Сейчас выложу все как есть, Догерти. И это истинная правда.

— Давай-давай. Я постараюсь держать себя в руках.

Шерман говорил с трудом, но порой в его голосе звучала удовлетворенная усмешка.

— Сразу после того, как Дюмэн с ней вчера вечером поговорил, она пошла домой к Ноултону. Она была там, когда за ним приехали копы, и ей как-то удалось оттуда выбраться с фальшивыми деньгами. Потом она выбросила их в Гудзон. Ноултон сейчас в тюрьме, где ему и место.

Догерти и Дюмэн безмолвно и с удивлением на него смотрели.

— Вот такой невинной оказалась мисс Уильямс, — с ухмылкой продолжил Шерман. — И все по вашей вине. Вы меня не послушали. А теперь…

Перехватив взгляд Догерти, он замолчал. В голосе бывшего боксера прозвучала угроза:

— Кто навел их на Ноултона?

— Откуда я знаю? — Шерман попытался сделать вид, что он тут ни при чем.

— Может, ты не знаешь, — мрачно промолвил Догерти, — зато я знаю. Гадина ты, Шерман. Противно к тебе прикасаться. Ты слишком грязный. Но мне надо кое о чем тебя спросить — смотри сюда! Нет — мне в глаза! Сейчас мы поговорим прямо. Кто накапал на Ноултона?

Ответ был тихим, но отчетливым:

— Я.

— Ты сказал, что он в тюрьме?

— Да.

— В чем его обвиняют?

— В распространении фальшивых денег.

— А где мисс Уильямс?

— Откуда я знаю?

— Отвечай! — Догерти шагнул к нему. — Ты все знаешь, гадина. Где она?

— Дома.

— Кто арестовал Ноултона?

— Детектив Баррет, из сыскной службы.

— Он знает что-нибудь о мисс Уильямс?

Шерман открыл рот, потом снова его закрыл и ничего не сказал.

— Отвечай! — Голос Догерти дрожал, и он с трудом себя сдерживал. — И смотри на меня! Не пытайся врать!

Выхода не было.

— Он… он знает о ней все, — промямлил Шерман.

Потом, увидев по выражению лица Догерти, что он уже не может сдерживать ярости, отскочил в сторону, юркнул к дверям, выбежал в вестибюль и как сумасшедший выскочил на улицу.

Догерти хотел броситься за ним в погоню, но подумал и остановился. Он повернулся к Дюмэну и коротко бросил:

— Ладно, пошли домой спать. Завтра утром нам будет чем заняться.

Миссис Аманда Берри остановилась на лестничной площадке и с любопытством посмотрела на закрытую дверь справа.