святого Кевина было терпеть вокруг себя неизбежную суету, которую хочешь не хочешь, а создадут вокруг тебя несколько тысяч человек, – именно столько народу про-живало в то время внутри монастырских стен.

 Ирландские монастыри, как и русские, были центрами образования: здесь, в Глендолохе, многие века творилось просвещение и создавалась книжная культура. Монастырь закрыл английский король Генрих Восьмой, а окончательно разрушили солдаты Оливера Кромвеля.

 Много чего могут напортачить короли, но никому не удается принести столько вреда, сколько радетелям за народное благоденствие! Вот о чем беседовали мы с моим спутником, блуждая меж величественных руин.

 Сила человеческого духа, не уничтоженная ни гонителями, ни временем, стояла в воздухе, крепкая, как рать, и прозрачная, как озерная вода. Церковь Святого Кевина, сложенная из серых камней сухой кладкой, сурово смотрела в небо своей высокой трубой, за которую местные жители назвали ее «кухней». Старое кладбище, с утопленными в землю могилами и каменными крестами, собор с окном, похожим на огромный глаз, дом священника, явно построенный в более позднее время, – и над всем этим возвышается огромная круглая башня. Такие башни строили в ирландских монастырях для того, чтобы спасать от набегов викингов ценности, поэтому вход прорезали на высоте трех метров от земли.

 Вокруг острой верхушки башни кружили черные птицы. Может, потомки тех самых дроздов, которые вили гнезда в ладонях святого Кевина?

– А ведь ирландское христианство очень близко к русскому православию, – сказал Грег. – У нас даже кресты похожи.

 Мы сидели в пабе на набережной Лиффи и хлебали ирландское рагу. Наш дублинский друг пустился в длинный рассказ о том, что римский католицизм обошел Ирландию стороной, что еще до появления святого Патрика ирландцы знали о благой вести, о связях с коптской церковью… мы покорно слушали, не сильно вникая в теологические перипетии и подробности нашего родства, и думали: «Какая разница? Главное, что оно есть».

 NAСH БЕРЛИН

 Улетела в Берлин в домашних тапочках. Ребенок пошутил вслед: в Германию – как домой. Совсем закрутилась.

 Мимо меня к иллюминатору пробралась барышня, извиняясь и толкая сумкой. Разулась, поставила ноги на край спинки сиденья, которое располагалось перед ней, и закрыла уши наушниками. На все вопросы стюарда, который настойчиво втюхивал нам конфеты, советы и правила безопасности, кричала:

– А? Что?

 Самолет взлетел, и девица в буквальном смысле слова вцепилась в себя. Сначала она долго и тщательно ковыряла в носу, стряхивая выковыренное на пол. Недра казались неисчерпаемыми. Потом она извлекла салфетки и пару раз – не стану преувеличивать – высморкалась, подвергая использованную бумагу внимательному изучению. Покончив с носом, соседка начала выдавливать прыщи. Поскольку она действовала последовательно, не пропуская ни одного, прыщей хватило до Варшавы. От завтрака я отказалась. После Варшавы наступила очередь перхоти. На этом месте я задремала.

 Когда я проснулась, потревоженная предупреждением командира, что самолет приступил к посадке в аэропорту Берлина, она выщипывала брови.

 Все встали и потянулись к выходу. Вскочила и соседка. Она захлопнула книгу, которая всю дорогу лежала у нее на коленях.

 Я автоматически прочитала название: «Сила привлекательности».

 Прибыв на место, я распаковала чемодан и обнаружила, что ко всему прочему (тапочкам и соседке в самолете) я забыла положить ночнушку, косметичку и костюм, в котором как раз и собиралась вести завтрашнюю пресс-конференцию! Если быть до конца откровенной, не весь костюм, а только юбку от него, что, впрочем, сильно дело не меняло. Но это меня нисколько не огорчило! Напротив! Именно напротив того места, где я живу, находится галерея Лафайет. Завтра на фотках с пресс-конференции я буду в новом костюме!

 Ночнушку не обещаю.

 Обедать меня привели в маленькое кафе на первом этаже большого универмага. Я брела в своих тапочках за сотрудницей принимающей организации, которая помимо прочей со мной – как впоследствии оказалось – схожести еще и звалась Елена Константиновна, и внутренне ворчала:

– Вот уж лучше бы пошли в настоящую берлинскую пивную! Вот бы лучше сейчас пива с сосисками! Ворчать – ворчала, но вежливо помалкивала.

 Хозяин заведения выскочил нам навстречу:

– Дамы! не надо меню! Я вам сделаю вкусно!

 Нас усадили за круглый столик в углу.

 Мы не успели раскрыть рта, как перед нами оказалась тарелочка с крошечными бутербродами.

– Это от дома! Кушайте, такого вам больше нигде не дадут. Это маринованное сало с трюфелями! – торжественно возвестил хозяин и добавил строго: – надо есть с водкой.

 Мы покрутили головами: нет, водки не надо. Я надкусила уникальный бутерброд. Анатолий – так звали хозяина – следил за движением моего рта, словно я его оперировала.

– Вы правы, – вынесла я вердикт, – нужна водка!

– Сейчас вы будете ее иметь! – вскричал Анатолий и метнулся к барной стойке. Он передвигался, ловко лавируя круглым животом между столиков.

 Лосось, намазанный розовым хреном, пылал во рту.

– Лосося я заказываю в Ирландии. Вы потыркайте, потыркайте его вилкой! Видите, какой упругий! Только у меня в Берлине такой лосось! – Анатолий развел руками. – Здесь, чтобы выжить, надо иметь то, чего ни у кого нет!

– А что вы в Москве ресторан не откроете? – спросила вторая Елена Константиновна.

– Предлагали, сто раз предлагали! Если я там открою бар и буду продавать только бутерброды, где лосося положу больше, чем хлеба, – да отбоя у меня не будет! Но не хочу! Это опять жену менять надо. Да и работал я в Москве. Снова крышу заводи, делись – надоело.

– Десерт не предлагать! – твердо заявила я.

– Это как без десерта! – заволновался Анатолий. – Вы больше никогда такого десерта не поедите! Я его делаю сорок лет!

– Ладно, но тогда пасты только полпорции.

– Лена! – Хозяин сложил руки на сердце, чуть откинулся, как бы оглядывая меня со стороны. – Когда вы так на меня смотрите, мне хочется сказать: «Я вас тоже люблю!»

 Мы вышли пошатываясь.

 Елена Константиновна вернулась на работу, а я двинулась вверх по Фридрихштрассе.

 Девушки! Этой осенью будут носить рыжее! Джинсы, плащики, шарфы на шейках, кружочки на велосипедах, полоска, черный горошек, буковки на животе, парики, – хоть зонтик в руках волоки, но чтобы обязательно один мазок на тебе был огненный, солнечный, оранжевый!

 Лично я буду есть апельсины!

 На площади перед собором сверкал фонтан. Ребятишки скакали босиком в высоких струях, а вокруг, на траве, сидели, лежали, что-то ели, пили, болтали, обнимались, читали – все кому не лень. Я расстелила куртку, легла, раскинула руки, посмотрела на голубое берлинское небо и заснула.

 Берлин тяжеловесен. Колонны, кариатиды, которые головами держат непосильные крыши, львы с грозными мордами,всего много, все большое, важное, все всерьез. Только немцы с их искренностью и прямотой могли