– А тебя что, кто-то поставил начальником над нами? Или ты сам себя решил назначить? – в ярости отвечал еврей, которого Моисей крепко держал, не давая бить другого еврея.

– Действительно, кто ты такой, чтобы вмешиваться в наши личные дела? Мы что, звали тебя разрешить наш спор и рассудить нас? – поддержал своего оппонента второй еврей вместо того, чтобы быть благодарным Моисею, спасшему его от чужих увесистых кулаков.

– Ты поосторожнее с ним, Леви! – язвительно ответил тот, кого Моисей все еще продолжал держать своими сильными руками. – А то он еще убьет нас так же, как вчера он убил надсмотрщика! Он же считает, что ему все дозволено и нет на него никакой управы! Ну, ничего, дойдет и до нашего фараона скоро, кем он себя возомнил и что он творит! Вот он-то ему живо объяснит, кто он есть и что ему дозволено! Не посмотрит на то, что он был по глупости усыновлен его дочкой и вырос во дворце!

Услышав эти злобные слова, Моисей оцепенел. Машинально он ослабил руки и выпустил еврея, который, однако, не поспешил наброситься с кулаками на более слабого Леви, поскольку гнев их обоих целиком переключился на вмешавшегося в их спор.

– Что вы такое говорите, братья? – залепетал в страхе Моисей, желая отвести от себя подозрения. – Какого такого надсмотрщика я убил вчера? Откуда вы взяли этот бред? Скорее, вы понесете наказание за этот наговор на меня!

– Того самого надсмотрщика ты убил, которого потом засыпал землей и песком вон в тех зарослях, – с наглым видом отвечал Леви и указал рукой в сторону того места, где накануне египтянин был погребен Моисеем.

– А будь у нас на этот счет хотя бы капля сомнений, она бы сейчас окончательно развеялась при виде твоего испуганного лицемерного лица! – добавил ядовитым голосом другой еврей. – И вообще, какие мы тебе, к черту, братья? Упаси нас Господь от таких дурноголовых родственников, которые могут убить в любой момент!

От этих слов Моисей пришел в неописуемый ужас, хоть он никогда и не был по природе своей трусом. Ничего не отвечая двум евреям, которых он еще пять минут назад считал своими братьями и сочувствовал им, он развернулся и бросился бежать прочь от этого проклятого поля под громкий хохот и крики тех двоих, кто еще совсем недавно яростно и жарко спорили друг с другом. Разные мысли наперебой приходили в голову Моисея, и разум его был настолько взбудоражен, что был не в состоянии их каким-то образом упорядочить в голове и выстроить последовательность своих дальнейших действий. Поведение двух еврейских рабов на поле особенно поразило его воображение. «Злобные уроды! – думал в гневе Моисей. – Никогда не думал, что скажу когда-нибудь такие слова о ком-то из своего народа! Я заступился вчера за их же собрата и спас его от верной смерти, убив надсмотрщика! А они ставят мне это в вину! Еще и грозятся расправой фараона. И называют его «наш фараон», несмотря на то что они в ужасных условиях ежедневно гнут свои спины под палящим солнцем на его благо! Настоящие рабы! И не по факту, а по сознанию своему… Поэтому жить вам в рабстве вечно! Да и вчерашний раб хорош! Ходит и рассказывает всем, что я – убийца. А он ведь не может не знать, чем это может грозить мне, тому, кто спас его от гибели и вырвал его из рук египетского надсмотрщика!»

Но, с другой стороны, несмотря на свои гневные мысли о том, что рабы не восприняли его убийство надсмотрщика как героический поступок, Моисей не мог не слышать свой внутренний голос, который непрестанно твердил ему, что ничего хорошего в том, что он сделал, не было, и лишить кого-то жизни – это очень плохо. Он мог просто поговорить с надсмотрщиком, чтобы отвлечь его от наказания раба, ну или на крайний случай немного избить его. А он вместо этого вышел из себя, не совладал со своим гневом за то, что египтянин отозвался о еврейском рабе, как о собаке, и убил его. А ведь при этом только одного Моисея так задело, что к его собратьям относятся не как к людям. Сами еврейские рабы, похоже, смотрят на это все вполне обыденно и спокойно, воспринимая это как должное. Видимо, поэтому и не способны они были высоко оценить, как Моисей испачкал руки в крови, возмутившись сравнению их народа с собаками, а вовсе не потому, что они проанализировали его поступок и решили, что убийство – это плохо. И этот факт задевал молодого преступника особенно сильно. Внезапно в его памяти всплыла фраза его мудрого школьного учителя, который был особенно дружен со жрецами. Он любил повторять своим ученикам, что никогда не надо делать то, что тебя не попросили, хотя бы потому, что это никогда не будет оценено по достоинству тем, для кого ты это делаешь. А еще потому, что часто трудности даются человеку для того, чтобы он смирил свою гордость и попросил о помощи. Поэтому, делая даже добро кому-то, о котором тебя не просили, ты вмешиваешься в замысел богов, за что неминуемо последует наказание. Но смысл этой фразы Моисей постиг только сейчас в столь тяжелых для себя обстоятельствах. Внезапно он осознал, что убивал он надсмотрщика исключительно для себя и ради потакания своим амбициям, идеалам и убеждениям. А вовсе не ради своих братьев-евреев, в глазах которых египтянин не сказал и не сделал ничего такого, что было бы за гранью добра и зла и достаточным основанием для его убийства.

Загруженный такими невеселыми мыслями, Моисей добежал до дворца, практически не останавливаясь. Его молодость и здоровье позволяли ему это сделать без каких-либо проблем. Пытаясь спрогнозировать, что же будет дальше, Моисей не мог не понимать, что два еврейских раба, которых он сегодня пытался разнять на поле, изрядно обозлились на него и наверняка поспособствуют тому, чтобы информация о вчерашнем убийстве египетского надсмотрщика дошла до фараона побыстрее. Надо было срочно решать, что же делать дальше, чтобы избежать вполне заслуженного и справедливого наказания за содеянное. Принимая во внимание свое еврейское происхождение и отсутствие симпатии фараона к своей персоне, Моисей четко осознавал, что на снисхождение рассчитывать не придется. Поэтому единственный выход из создавшегося положения, который он видел, был как можно скорее бежать в неизвестном направлении прочь из дворца, чтобы избежать расправы.

Времени на долгие обстоятельные сборы не было. Поэтому Моисей собрал себе только самое необходимое из одежды и небольшой запас еды на дорогу, повесил на себя столько драгоценных украшений, сколько смог, захватил немного золота и драгоценных камней и скрылся из дворца, не уведомляя об этом кого бы то ни было. Ему было горько столь внезапно очутиться в роли изгнанника без роду и племени. Проведя первые двадцать лет своей жизни во дворце, выросший, не зная нужды в чем-либо, он слабо представлял себе, что он будет делать дальше и как зарабатывать на жизнь. Но главное для него сейчас было скрыться из египетской империи, чтобы обезопасить себя от длинных рук фараона. Как позже оказалось, бежал Моисей из дворца вовсе не зря. Слух о том, что он убил надсмотрщика, дошел до фараона буквально через день после его побега. Это произошло даже раньше, чем фараон узнал, что сам Моисей внезапно исчез в неизвестном направлении. Хоть во дворце его и хватились немного раньше, но до правителя эту информацию не спешили доводить. Приближенные справедливо полагали, что Моисей просто по молодости где-то загулял с какой-нибудь местной красоткой и скоро вернется обратно. И факт о его исчезновении был доложен фараону уже после того, как тот узнал об убийстве надсмотрщика. Как и опасался Моисей, те два раба на поле озлобились на него за вмешательство в их спор и приложили значительные усилия для того, чтобы правителя побыстрее осведомили о преступлении воспитанника его дочери. Фараон, возмущенный убийством надсмотрщика, немедленно отдал приказ найти убийцу, полагая, что он находится где-то рядом и просто спрятался в каком-то месте, желая избежать возмездия. Но искать его было уже поздно. Моисей покинул страну еще до того, как сыскные службы фараона пришли к выводу, что его бессмысленно искать где-то поблизости. Преступника стали разыскивать по всей империи, но его там уже не было. Он покинул территорию Египта.