Она еще прекрасно помнила конец проб, которые Харрис устроил ей около года назад. Прибытие на съемочную площадку к 6 утра… Съемочная группа сокращена до минимума, чтобы записывать на пленку беззвучные пробы… Поддельная темнота, превратившаяся в дневной свет…

– Я хочу, чтобы вы прошли по сцене взад и вперед, медленно, затем присядьте. После этого зажгите сигарету.

– Но… я не курю, – ответила она.

– А вот Вивиан курит. По-другому не может быть. Если хотите роль, надо погрузиться в нее. Пусть мадмуазель Бадина принесут сигарету.

До этого единственный раз, когда она поднесла сигарету ко рту, правда, не зажигая, был, когда она изображала Бэколл[63], которая, прислонившись спиной к дверному косяку, бросала Богарту[64]: «Огоньку не найдется?» Она обожала эту сцену из «Иметь и не иметь». Вот кто был для нее идеальной актрисой: женщина, способная одним брошенным искоса взглядом без долгих разговоров воспламенять сердца мужчин.

Она подчинилась, начав свой безмолвный диалог с камерой. Сперва, не думая ни о чем, она шагнула на сцену. Направленный на нее яркий свет мешал ей видеть Харриса. Это не имело значения. Взгляд, который она теперь ощущала на себе, принадлежал не режиссеру. Единственное, что имело значение, – камера. В этом неподвижном глазу циклопа воплощались миллионы других глаз, которые скоро увидят ее на всех экранах страны, – теперь она была в этом уверена. Ей больше не было страшно. Она поднесла сигарету ко рту. Дым хлынул в ее легкие, вызывая сильное ощущение жара и головокружение. Она не захлебнулась дымом и не закашлялась. Эта сигарета представлялась ей первой среди тысяч других. Если Вивиан курит, она тоже будет курить. Все проще некуда.

Она расплющила свою сигарету в пепельнице, стоящей у ног. Харрис все еще хранил молчание. Она опасалась, как бы он не прихлопнул ее одной из шаблонных фраз, которых она уже слышала слишком много: «Спасибо, мадмуазель, вам перезвонят». Вместо этого он поднялся с места, медленно подошел к сцене и произнес:

– Я не могу гарантировать, что вы станете звездой, но могу поклясться, что сделаю из вас актрису, настоящую… Возможно, самую лучшую из всех.

В дверь гримерки постучали. Затем дверь приоткрылась и показалось лицо ассистента режиссера, которого называли «мальчиком для битья» Харриса, а также его «глазами и ушами» на съемочной площадке.

– Мадмуазель, извините, что побеспокоил. Через пятнадцать минуток всем нужно быть готовыми к съемке.

Элизабет еле заметно кивнула.

– Спасибо.

Она закрыла глаза. Из самой глубины ее существа поднималось что-то вроде пластины, перекрывающей дыхание. Тревога… Та, что заставляла ее терять контроль над собой. Та, что через несколько минут заставит ее пойти в туалет, чтобы извергнуть то немногое, что у нее сейчас в желудке.

Лора дружески положила ей руку на плечо. Элизабет снова открыла глаза.

– Не волнуйся, Элизабет. Ты великая актриса. Все пройдет хорошо…

* * *

Круг мощных прожекторов излучал с трудом переносимую жару, на которую актеры не переставали жаловаться. Все за исключением Элизабет… Ее ничего не стесняло. Такие пустяки ее не останавливали. Только потому, что она никогда не появлялась на площадке вместе с партнерами. Нет, Элизабет должна быть спрятана в тени, где-то в углу студии, лихорадочно ожидая конца съемок, как ребенок, который опасается, что его заметят. Едва она услышала слово «начали!», как на сцену вышла та, другая, и заняла место.

Ее губы шевелились. Она услышала свой голос:

– Ты поздно возвращаешься.

– Сколько времени?

– Третий час ночи.

Дальше следовало молчание. То молчание, которое Харрис всегда находил то слишком коротким, то слишком длинным, незаметным или демонстративным. «Переделать…» Но на этот раз он не прервал съемку.

– Я был в клубе с Тедом.

– Вечер хорошо прошел?

– О, обычная скука… Выпили по несколько стаканов, обсудили и все, и ничего. Я и не заметил, как время прошло. Ты же знаешь Теда…

В сценарии было отмечено, что в конце этой реплики Вивиан должна повернуться к мужу. Однако на четвертом дубле Элизабет сочла за лучшее так и смотреть прямо перед собой. Время для разговора лицом к лицу еще не пришло. Вивиан хотела именно так. Против всех ожиданий, Харрис не сделал ей замечания.

– Я думал, ты уже легла спать.

– Я не смогла уснуть.

– Снова бессонница?

Вивиан была не единственной, кому больше не удавалось уснуть. Элизабет тоже переживала невыносимые ночи. Вот уже несколько недель, как сон бежал от нее и снотворное не оказывало никакого действия.

– Ожидая тебя, я немного почитала.

– Одна из твоих любовных историй?

Любовная история, которая могла закончиться только плохо. Она думала о письме, которое еще лежало на ее письменном столе. Она его не отправила и, без сомнения, никогда не отправит. Как говорится, «отступить, чтоб лучше прыгнуть». Не в точности ли это она сейчас делает? Написать – это не выход из положения. Она должна найти храбрость, чтобы прямо в лицо сказать все, что у нее на сердце. Угроза становится слишком большой. Если ее секрет выйдет наружу, что тогда будет с ней, с ее карьерой? Боже мой… Какая же она эгоистка! Как она еще может думать о своей ничтожной карьере, когда ей следует думать только о том, как защитить сына? Дэвид, о, Дэвид… Мой дорогой… Маленькое беззащитное создание… Какая же она мать? В конечном счете она не лучше тех девиц легкого поведения, которые бродят в конце Голливудского бульвара.

Если бы не было этого проклятого контракта… Теперь она больше не может покинуть корабль. Киностудия будет с ней безжалостна. Элизабет уже представляла себе армаду адвокатов, отправляющих ее в долговую тюрьму: оплата, которую ей придется компенсировать, убытки и упущенная выгода, скандал, который неминуемо выйдет наружу и опозорит ее… В любом случае ей очень нужны эти деньги. Теперь продать дом в Сильвер-Лейк было бы невосполнимой потерей. Но здесь за несколько недель она получит достаточно денег, чтобы заново выстроить свою жизнь подальше от Лос-Анджелеса, подальше от этого искусственного мира, подальше от всех этих людей с их притворным уважением и доброжелательностью. Они с Дэвидом наконец станут настоящей семьей. Может быть, когда-нибудь она встретит мягкого и доброго мужчину, о да, мужчину, который заставит ее смеяться, который будет заботиться о ней, как никто и никогда этого не делал. И который, что, конечно, маловероятно, займет место отца Дэвида…

– Стоп!