– Но, может, сама Полина что-нибудь перепутала? Позье ведь для государыни украшения мастерит. Стал бы он вам дешевку базарную подсовывать? – усомнился Степан. – Сестра могла дать Полине поносить браслет, могла забыть его, когда приезжала в гости? А Полина просто перепутала, ее же здесь не было, когда вы вручали свой подарок, наплела первое, что в голову взбрело.

– В том-то все и дело, что Евдокия Тихоновна благосклонно приняла от меня подарок, а на следующий день ее и след простыл. Теперь-то я понимаю, что она просто хотела отвлечь внимание от своего истинного полюбовника. Но, как выяснил Ушаков, сбежав из дворца, она так и не добралась до своего семейства и вскоре была убита. Полинька же приехала позже, так что Дуся просто не могла ничего ей передать.

– А что если она браслет в своей комнате оставила? Тогда вполне резонно, что его нашли и передали сестре.

– Как же, после того, как господин Синявский там произвел осмотр, там не то что браслета, платка драного никто бы не обнаружил. Все, что нашел в присутствии свидетелей, под опись и к вам в Приказ.

– Если под опись, тогда конечно, – при мысли об Антоне Синявском аппетит резко уменьшился.

Пообещав разобраться с этим делом и, главное, доложить обо всем Ушакову, Степан допил свое вино и вернулся на службу.

Так как к вечеру Синявский не протрезвел, да и экзекутор был занят каким-то мелким чиновником, произнесшим матерные оскорбления в адрес императрицы и ее матушки, а такие дела обычно разбирались первее, нежели убийства и воровство, допрос перенесли на раннее утро.

Воспользовавшись возникшей заминкой, Апраксин увлек Шешковского в дом князей Гагариных.

– Пока я буду домоправительнице зубы заговаривать, ты по-быстрому кукол рассмотришь и, может быть, даже какую-никакую опись произведешь, – тормошил он размякшего к вечеру юношу.

В общем, на наши руки найдутся муки. Шешковский безропотно подчинился, а что не подчиниться, чай, Степан Федорович не на своих двоих побрел к Гагариным в гости, меся весенний раскисший снег напополам с обычной строительной грязью. Знамо дело, дом князей располагался среди разнообразных строительных площадок, недостроенных пока что соседских домов, рядом с которыми место только конным или в экипаже. Потому как пешим ходом можно изгваздаться так, что постесняешься в честной дом войти. Апраксин усадил тезку в убранную мехами карету, такую теплую и уютную, что хоть сейчас в Москву, не замерзнешь.

Домоправительницей оказалась та самая дама, которая забирала Полину Самохину из дворца. Шешковский ее сразу же признал, хоть та и была одета по-домашнему, в кружевном чепце до самых глаз и вышитой телогрейке поверх платья. После того как Анна Васильевна слегла, в доме Гагариных воцарилась буквально мертвая тишина. Нигде дверь не скрипнет, половица не запоет, на кухне не слышно привычной болтовни кухарок, в комнатах не убираются девушки. В больших домах всегда полно народу, и только часть из них занята делом, а остальные баклуши бьют, пока их не позовут. Но у князей Гагариных друзей встречала звенящая тишина.

– Это потому, что Анна Васильевна почти всю прислугу в имение отправила, – извиняясь неизвестно за что, сообщила домоправительница. – Кто же знал, что барыня надолго сляжет?

Анна Васильевна лежала на своей постели и, как показалось Шешковскому, крепко спала, разметав по подушке русые волосы.

– Отчего же сиделку не пригласите? Мало ли что может понадобиться? – удивился Апраксин, но домоправительница только руками на него замахала. Барыня не позволяет. Как занедужила, никого постороннего видеть не желает.

Пока они беседовали, Шешковский пересчитал кукол и даже сделал для себя записи в тетради. Больная так и не пришла в сознание, больше у Гагариных делать было нечего. Так что они откланялись, и Апраксин подкинул Шешковского до дома, попросив напомнить Ушакову, что утром он не сможет присутствовать на допросе Синявского, так как отозван к канцлеру.

КОГДА ЧАСЫ В Аничковом дворце пробили полночь, в столицу по секретному предписанию люди Разумовского доставили колдуна, успев забрать его из дома, буквально из-под носа Шувалова. Их кареты встретились на третьей версте от лесной усадьбы и только что не столкнулись на узкой дороге. Удачно, что господа из Тайной канцелярии не догадались остановить карету, управляемую старым запорожским старшиной с длинными серыми усищами, да проверить, кто прячется за опущенными на окнах шторами. Иначе непременно пришлось бы биться, и еще неизвестно, кто бы победил. О том, что Александр Иванович пронюхал, куда в последнее время зачастили придворные, Алексей Григорьевич понял сразу же по возвращению, хотя явной слежки за собой и не заметил. Впрочем, кто сказал, что шуваловские молодцы следили именно за ним? Куда проще и, главное, безобиднее было бы прогуляться за каретой Бецкого. Этот по крайней мере был занят болтовней с дамами.

Кутаясь в овечий тулуп, Леший сжимал узел с колдовским скарбом, беззлобно ругаясь на похитивших его казаков и сетуя на злую судьбу. К слову, этот самый узел старинушка успел собрать до прибытия людей Разумовского, так как порядочный чародей свою судьбу обязан знать и к неприятностям готовиться. Оттого и сопротивления не оказал, и пожитки заранее держал, чтобы только руку протянуть. И вот теперь дед неловко устроился на длинноногом кресле с вырезанными по спинке золотыми лилиями в одной из горниц дворца Разумовского, что на реке Фонтанке. Таращился на мраморный бюст Елизаветы Петровны, на картину с ангелочками, на расписной потолок да думу свою думал.

– Дом тебе заново отстроим за казенный счет, – вместо приветствия начал с порога Алексей Григорьевич. – Или я сам раскошелюсь, не хуже прежнего, а может, и лучше выйдет.

Старик молчал, зябко кутаясь в тулуп и не выпуская из рук узел с добром.

– Ну, не обижайся, пожалуйста. Неужели было бы лучше, если бы тебя Шувалов сцапал. Все ведь знают, ворожить строжайше запрещено. Ну, прости, если сможешь. Есть хочешь?

– А если ворожить запрещено, отчего же ты ко мне ездил? И на что я тебе теперь сдался? Скажешь, из человеколюбия душу грешную спасаешь?

– При мне покамест будешь. – Разумовский склонился над стариком и, ласково заглядывая в глаза, приобнял его за плечи. – Не серчай, Леший. Ну, поживешь в столице, на меня поработаешь малость, а когда гроза пройдет сторонкой, все возмещу сторицей.

– Негоже мужику-лапотнику господские хоромы марать, – колдун выглядел смущенным. – Не по чину нам во дворцах-то жить.

– А я тебя к местному колдуну определю, сотоварищами будете? А? Что скажешь, любезный? Садовник Ламберти, он хоть и из итальянцев, но отменно предсказывает будущее, Елизавета Петровна его от Тайной канцелярии в своем царскосельском имении держала, а теперь в Ораниенбаум отправила.