Далее он расследовал запутанное дело о появлении пасквилей на императрицу, за что 1 января 1781 года был пожалован в действительные статские советники, кроме того, он стал генерал-прокурором. Шешковский встречался с Натальей Пассек[143], пожелавшей сообщить важные сведения для императрицы, производил следствие по доносу на иркутского наместника Якобия[144]. Последний спасся только благодаря заступничеству Державина. Шешковский вел следствие по делу Александра Радищева[145], известно, что при одном упоминании фамилии Шешковского писатель грохнулся в обморок.

После Радищева Степан Иванович получил дело о шпионаже секретаря государственной Коллегии иностранных дел надворного советника Вальца, обвинявшегося в сношениях с иностранными министрами, а еще через год производил следствие по делу Николая Новикова[146] и студентов Невзорова и Колокольникова.

Он имел возможность входить и выходить в любой дворец, занимаемый императорским двором, когда ему это будет угодно. С орденом Святого Владимира 2-й степени на груди, в дорогой, но неброской одежде, он проходил в зал, полный вельмож, где каждый считал за святую обязанность поздороваться с ним первым. Высшие сановники трепетали, стоя рядом с Трезором Ее Императорского Величества.

В 1791 году Шешковский был произведен в тайные советники. Когда же годы и болезни начали подламывать здоровье Степана Ивановича, государыня пожаловала ему пенсию в размере 2000 рублей в год.

Явившись в последний раз на прием к Ее Император – скому Величеству, шестидесятичетырехлетний Степан Шешковский был проведен в будуар государыни. Поджидая появления Фредерики, Степан Иванович с удовольствием вдыхал любимые духи императрицы – жасмин. Запах был сильным, но не казался отталкивающим, как раз наоборот, он как будто бы пытался о чем-то напомнить Шешковскому, рассказать ему что-то важное, поведать о… О чем? Степан Иванович попытался встать на колено при появлении своей государыни, но она опередила его, расцеловав в обе щеки.

– Вот и ты меня покидаешь, Степан Иванович, мой Трезор, мое сокровище, мой тайный рыцарь, – государыня вздохнула. – Ну, поведай напоследок, что слышно в моем царстве-государстве? Какие важные дела передаешь Самойлову?

– Все более-менее спокойно, матушка, – не без труда Шешковский опустился в предложенное ему кресло, прислонив рядом тяжелую палку, без которой уже не мог ходить, подагра. – Вот только народец нынче сильно недоволен великим князем. Ругают его за жестокость, муштрует-де солдат, порет их почем зря, чуть что, наказывает. – Шешковский поправил шейный платок.

– Да уж, наследник у меня… ну да ничего, даст бог внукам передам бразды правления. Что, так и говорят, «жесток»?

– Давеча доносы просматривал, так один пьяница в трактире Его Императорское Высочество уж как поносил, не осмелюсь и повторить. Говорил-де Павел Петрович не сын императора, а сын палача.

– Палача?! – Лицо Екатерины Алексеевны залила краска, и она отвернулась на секунду, смотря в окно.

Припав на прощание к ручке государыни, Степан снова ощутил запах жасмина, признав, что всегда любил его аромат. А в черном небе над Петербургом стояла луна, да не луна – лунища, небесная богиня, умевшая читать в душах людей.

Полюбовавшись луной, Шешковский отправился к себе домой, где давно поджидали его Алиона Петровна и приехавшая погостить вместе с тремя внуками дочка Машенька. Шешковский всегда мечтал иметь сына, а вот теперь, уйдя в отставку, ума не мог приложить, что делать с внуками? Не привык с маленькими-то нянькаться. Ни игр, ни песен не знает. Всю жизнь на службе, всю жизнь при Фредерике.

Луна покатилась по небу дальше, провожая Степана Ивановича, а вокруг буйно цвел жасмин. Нежный, белый жасмин, целые кущи колдовского жасмина напоминали зимние сугробы, как в тот январский день, когда он, велев предварительно оцепить дом Маши Кошелевой, поднялся к ней в спальню…

Выйдя из кареты, он отщипнул веточку жасмина и, приколов ее к своей шляпе, устремился к дому.