в батальоне, уважали. Многокилометровые походы ему были нипочём, он сам зачастую помогал молодым, брал их тяжёлые вещмешки, а иногда и винтовку. Соколов отлично стрелял, с двухсот метров попадал в щит метр на метр, со ста – в ведро. Он учил молодых красноармейцев правильно наматывать портянки, подшивать подворотничок, делать аккуратные самокрутки из махорки… Он мог качественно починить сапоги, ушить или, наоборот, надставить гимнастёрку и штаны, смастерить прекрасный нож из обломка рессоры, наколоть дрова, сложить или поправить печку…

Через год службы Соколов получил десятидневный отпуск. Прибыл в село вовремя, как раз на похороны отца. Молча отсидев на поминках, поклонившись могилам матери и сестёр, оглядев запущенное, обезлюдевшее хозяйство, решил больше сюда никогда не возвращатьтся. После окончания срока службы на радость командиров остался на сверхсрочную.

Матвеич очень любил лошадей. Выросший на селе при домашнем скоте, он скучал по их старой кобыле Сютке. Как-то, набравшись духу, он попросил комбата направить его в хозвзод полка ездовым. Поразмыслив, комбат согласился, переговорил с помпотылу полка, и рядовой Соколов был назначен ездовым в хозвзвод при одной из ротных полевых кухонь. Там он и прослужил без малого четырнадцать лет, пройдя по служебной лестнице от ездового до старшего повара, встретив лето сорок первого года старшим сержантом.

Вступив в должность ездового и приняв от прежнего, ушедшего в запас, кухонную лошадь, Матвеич озадачился. Кобыла Милка тёмно-гнедой масти вятской породы, отбракованная в своё время в кавалерийской дивизии, была не старой, но страшно ленивой и упрямой. Выглядела она неопрятно – грива нечёсаная, спутанная, хвост не подрезан, весь в репейнике, колени стёртые, рёбра из боков выдавались, словно стиральная доска. С первого взгляда стало ясно, животина была запущенной, неухоженной, недокормленной. Матвеич всю свою неисчерпанную любовь направил на превращение её в образцово-показательное тягловое средство военного образца. Отъевшаяся и обихоженная Милка превратилась в красавицу. Она оказалась резвой и умной животиной. Полюбив Матвеича, Милка по любому случаю прижималась своей горячей головой к его груди, хлопала огромными ресницами карих глаз, лизала его лицо и руки. А он всегда таскал в карманах гостинцы для неё: сухари, морковь, кусочки сахара или серой соли.

Однажды на учениях, летом сорокового года, ротный повар Евдошкин, принявший минувшим вечером лишку самогона, заваривая утром чай для личного состава и имея похмельную дрожь в руках, окатил себя кипятком. С ошпаренными руками его отправили в медсанбат. Ротный, оставшийся без повара, был немало огорчён: возникла угроза лишить красноармейцев законного обеда, вызвать недовольство командира батальона и разбирательство особиста полка. Дело-то можно было повернуть как вредительство. Ротный метался по палатке, когда в неё просунулась голова Соколова.

– Разрешите, товарищ капитан?

– Тебе чего, Соколов? – недовольно спросил ротный.

– Я, товарищ капитан, вот чего подумал-то. Дозвольте обед приготовить?

Ротный насторожился, смерил Соколова недоверчивым взглядом.

– А сможешь?

– А чего не смочь? Щи сготовить – дело нехитрое. Я по молодости щей этих знаете, сколько наготовил в семье? Считай, на цельный батальон выйдет.

Глаза ротного загорелись, заметались, лицо разрумянилось. Он схватил Соколова за руку, умоляюще вымолвил:

– Сделай милость, Матвеич, в век не забуду.

В ту пору во многих частях Красной армии оставались ещё старые полевые кухни пехотно-артиллерийского образца, точно такие, что служили ещё в царской армии. Кухня представляла собой две сцеплённые двухколёсные тележки (кухня двухосная). На первой монтировался очаг из металлического кожуха с асбестовой прокладкой, в котором был укреплён медный лужёный котёл. Днище котла, кожух и боковые стенки образовывали топку и дымоходы. В днище кожуха, под колосниковой топкой, имелся вырез для золы. Плоская железная крышка котла делилась на две половинки – неподвижно прикреплённую к котлу и откидную. Два предохранительных клапана крышки во время варки пищи выпускали пар из котла. В котле имелось два крана: спусковой в днище и боковой для раздачи пищи. На второй тележке крепился деревянный ящик, разгороженный на отделения для хранения продуктов и кухонной утвари – черпаков, ножей, длинных деревянных лопаток и ложек, скалок… Отделение для мяса было обито оцинкованным железом. Ёмкость котла составляла двести пятьдесят литров, из них – двести полезного, для приготовления первых или вторых блюд, остальные – паровое пространство. В такой кухне можно было готовить все виды первых блюд, но вторые только в полужидком состоянии – каши, пюре, с соусной заправкой, так как котёл не имел масляной рубашки и не мог предохранить вторые блюда от пригорания.

Такую вот непростую боевую технику Соколов вначале изучил по Наставлению, исследовал и лишь затем приступил к приготовлению обеда. Прибывших к нему двух красноармейцев, назначенных в наряд на кухню, он вначале отправил за водой, затем посадил чистить картошку. Бойцы сидели на чурбаках, чистили картошку, с опаской поглядывая на ещё не чищенную гору, невесело переговаривались. Матвеич, наблюдавший за ними краем глаза, беззлобно заметил:

– Картошечку неэкомно чистите, сынки. Это ж сколько полезного продукта в отвал пойдёт! Дайте-ка покажу.

Он взял нож и не спеша аккуратно очистил небольшую картофелину, сняв кожуру одним присестом так, что из неё получилась тонкая пружинка. Бойцы вытаращели глаза.

– Мы так не умеем, товарищ старший сержант, – почти хором заявили они, – этак и до ужина нам всю не перечистить.

– Ничего, всё успеете. Глаза боятся, а руки делают.

Пока бойцы боролись с картошкой, Матвеич прихватил большую плетёную корзину и отправился на луг собирать дары природы. Во время учений свежее мясо не подвозили, использовали тушёнку. С ней и сварил Матвеич щи, щедро приправив их собранными снытью, листьями мать-и-мачехи, полевого клевера, подорожника и полевой горчицы. Щи оказались не просто густыми и наваристыми, но удивительно ароматными. Полевые травы отбили вкус бочковой квашеной капусты и свиного жира, сделали щи мягкими, нежными.

Необычный аппетитный дух окутал палаточный лагерь. Ротный пришёл снимать пробу. Вернув Соколову большую деревянную ложку, он спросил:

– Матвеич, ты из чего щи варил? Вкуснотища несравнимая!

– Так трохи туда трав добавил, – переминаясь с ноги на ногу, смущённо ответил Матвеич.

– Личный состав не отравится?

– Обижаете, товарищ капитан.

Рота была накормлена до отвала. Красноармейцы всё подходили и просили добавки. Когда бачок опустел до дна, Матвеич, чтобы не раздражать своим присутствием окружавших, поменял дислокацию, отогнав полевую кухню к ручью, где её и вымыл.

Молва о чудесном ротном поваре облетела лагерь, и ещё во время обеда к кухне подошли комбат с командиром и комиссаром полка. Отведав щей, они поблагодарили Матвеича, а комиссар полка велел младшему политруку написать в полковой стенгазете статью о старшем сержанте Соколове. Так Матвеич стал поваром, а затем старшим ротным поваром. Он готовил отменные борщи, супы,