стояла маленькая и тоже очень худая старушка. Справа из приоткрытой двери толи с любопытством, толи с испугом выглядывали две симпатичные головки детей. Мальчика и девочки — лет десяти и семи. Казалось, что вся семья в сборе. Не хватало только Энрике.

"Фамилия Витторио?" — спросил я, имея в виду семью Энрике.

"Си, си" — отозвалась женщина, видимо жена Энрике.

"Синьор Энрике хир?" — спросил я уже на смеси английского с итальянским.

"Ноу" — отозвалась женщина.

Я этому даже обрадовался. Встречаться с Энрике, особенно в такой обстановке уже абсолютно не хотелось. Оставалось только сунуть подарок, написать коротенькую записку и валить восвояси.

"Фор мистер Энрике" — сказал я протягивая наш пакет с подарками.

Но женщина не хотела брать наш пакет.

"Фор синьор Энрике" — настаивал я протягивая подарок.

"Ноу, ноу" — все также отвечала женщина, отталкивая мою руку.

Потом она заговорила. Быстро, быстро по итальянски. Не знаю, как ко всему этому относилась моя жена, но я уже был раздражен ее быстрым и бессмысленным для нас монологом.

"Имея такую жену нет ничего удивительного, что Энрике ухлестывает за каждой юбкой." — думал я. Наконец-то она замолчала.

"Фор мистер Энрике" — вновь, ничего не понимая, раздраженно сказал я.

Женщина на секунду задумалась. Глаза ее вдруг наполнились слезами. Потом она четко и раздельно сказала — "Но мистер Энрике".

Затем подняла руку и слегка приподняв голову провела себе большим пальцем руки поперек шеи.

У меня словно все оборвалось внутри. Такой развязки я никак не ожидал. Наверняка моя жена чувствовала себя также. Словно в унисон произнося "экскьюзи, экскьюзи" мы попятились от двери и быстро, ни на что не обращая внимание, скатились вниз по лестнице. Потом, увидев первый попавшийся автобус, следующий куда-то в центр, вскочили в него. Лишь бы уехать, сбежать отсюда из этого злополучного места.

Мы вышли где-то в центре, возле каких-то фонтанов, сориентировавшись по толпам беспечно слоняющихся туристов. Потом мы присели на какую-то лавочку. Тут наконец я обратил внимание, что пакет с подарками для Энрико я все также, не замечая, держу в руке.

"Избавиться бы от него и поскорее" — лишь подумал я.

Оставить себе все эти вещи казалось так же грешно и страшно как носить вещи покойника. Ехать, искать магазинчик, где все это было куплено — глупо и противно. Моя жена тоже понимала все это. Тогда мы даже ни о чем не переговариваясь поднялись со скамейки и пошли в сторону какой-то площади, в сторону своих беспечных туристов. Пройдя с сотню метров мы остановились, и обернувшись в сторону покинутой скамейки, стали наблюдать что же произойдет. Через несколько секунд мы увидели как от толпы отделился молодой парнишка. Наверняка мелкий жулик, ищущий чем поживиться. Он как ни в чем не бывало сел на нашу скамейку. Потом быстро переместился поближе к пакету — так будто бы пакет принадлежал ему. Потом быстро, украдкой заглянул в пакет. Судя по всему он остался доволен своей находкой. Потом быстро оглянувшись по сторонам подхватил пакет. Поднялся и пошел в сторону слоняющихся туристов. Еще через секунду он смешался с толпой и исчез. Исчез быстро и незаметно.

Наверное также быстро и незаметно исчез из этого мира Энрике, наш мимолетный знакомый, добрый, отзывчивый человек, художник и неудачливый мафиози.

Пуля — дура, штык — молодец, а граната — полный…

В мудрости крылатой Суворовской фразы "Пуля — дура, штык — молодец!" мы убедились два дня назад, когда наш студент-рядовой Чижик едва не застрелил двоих наших сержантов, перепутав их с мишенями. Что бы сказал генералиссимус Суворов по поводу гранаты РГД-5, можно лишь догадываться, но, надо полагать, тоже что-нибудь гениальное. Впрочем, и без суворовской "науки побеждать" наши полковники знали, что граната штука очень опасная и посему в учебном процессе она отсутствовала. Хотя с другой стороны — план есть план, учеба есть учеба. Следовательно, кидание, швыряние, бросание гранат присутствовали в плане обучения студентов военному искусству. При этом наверняка это вот бросание-швыряние было лишь на бумаге. Я не могу вспомнить, чтобы кто-либо из наших старшекурсников, побывавших в лагерях годами раньше, вспоминал что-то подобное — "Кольцо — рванул, дуру — швырнул".

Однако по всему большому Советскому Союзу шла очередная кампания по борьбе с приписками и очковтирательством, а наш начальник кафедры полковник Зубов почему-то воспринял это серьезно. Поэтому на каком-то их очередном офицерском собрании Зубов постановил прекратить приписки, очковтирательство, и строго следовать постановлениям партии и правительства. В переводе на нормальный зубовский язык это звучало примерно так. Мать-перемать, мать-перемать … и ты, Крылов, за это отвечаешь. Почему мы попали "под раздачу" я не знаю. То ли из-за неудачного военного парада в котором "отличился" наш взвод, Зубов решил свести с нами счеты. То ли просто выразил высокое доверие полководческим способностям нашего командира полковника Крылова.

Но как бы там ни было, полковник Крылов уже на следующий день начал серьезно готовить нас к нелегкому испытанию. Прежде всего он кликнул добровольцев-волонтеров желающих поиграться с гранатами. На удивление их нашлось достаточно много — едва ли не половина нашего взвода. Лично я, помня наставления генералиссимуса Суворова в добровольцы не вступил. Другие не вступили по иным разнообразным причинам. Но как бы то ни было, нас — "трусов и бездельников", полковник Крылов отправил копать окопы. Этим "приятным" делом он обычно занимал провинившихся. Впрочем, если когда-то давно этот род провождения досуга был наказанием, то теперь это тихонько превратилось в приятное времяпровождение. Учет выкопанных окопов полковник Крылов не вел, и потому вполне можно было "сачкануть" — найти уже готовый окоп и в конце дня доложить, что студент Такой-То работу окончил. Впрочем, чем занималась группа "трусов и бездельников" было несущественным. Значительно более важным было дело подготовки к швырянию боевых гранат. Надо сказать, что здесь полковник Крылов подошел на редкость разумно, помня о существовании таких "фруктов", как студент Чижик. Из группы добровольцев он отобрал троих ребят — повыше и поздоровее, отличников именно что боевой, а не политической подготовки. Остальных добровольцев он оставил в покое, приказав сидеть в окопе и учить материальную часть автомата Калашникова. С троими же, избранными он начал проводить занятия по индивидуальной программе.

День удался. Мы сидели или лежали подле окопчиков, со злорадством наблюдая за мучениями наших "избранных". И было тут чему позлорадствовать над добровольцами нарушившими главную заповедь солдата — "подальше от начальства, поближе к кухне". Нам же оставалось лишь зубоскалить и наблюдать, как наши ребятушки, стоя