Я чувствовала это горячее, непреодолимое желание, каждая частичка меня жаждала быть к нему как можно ближе, и я тоже не хотела, чтобы он останавливался. Я хотела его всего, и больше всего на свете, я хотела наконец поцеловать его. В тусклом свете городских огней, в тишине моей комнаты посреди ночи я чувствовала, что, если он уйдет, не поцеловав меня напоследок, я, блядь, умру.

Итак, я поцеловала его — и многое другое. А потом…

Мое сердце сжимается в груди, когда я вспоминаю остальное, чем все закончилось. Я была так потеряна в удовольствии, так поражена тем, как это было чертовски хорошо, горячо, неистово и отчаянно во всех лучших проявлениях, и на одно короткое мгновение я перенеслась назад во времени, в ту ночь в спальне Александра, когда я тоже взяла то, что хотела, убедила его заняться со мной любовью, несмотря на его вину.

С Лиамом все было совсем по-другому, но я вспомнила об Александре, всего на секунду.

И я, блядь, все испортила.

Мне становится дурно, когда я вспоминаю, как выкрикнула имя Александра в середине оргазма, как Лиам застыл, вырываясь от меня мгновение спустя с выражением такого абсолютного, убитого горем ужаса, что я удивляюсь, оглядываясь назад, что он просто не вышвырнул меня после.

На самом деле, его было бы трудно винить.

Теперь я не знаю, как мне смотреть ему в глаза. Я слышу звон посуды в конце коридора и знаю, что он на кухне, готовит завтрак. Я не знаю, чего он хочет, должна ли я выйти туда и присоединиться к нему, как будто ничего не произошло, должна ли я извиниться, должна ли я просто остаться здесь и прятаться, пока он неизбежно не придет и не скажет мне, что хочет, чтобы я ушла и вернулась на Манхэттен. Что-то болезненно сжимается внутри меня при этой мысли. Я была так неуверенна, могу ли я, или должна остаться, а теперь я даже не знаю, хочет ли он этого. Но сейчас, конечно, я ловлю себя на желании остаться, хочу посмотреть, смогу ли я все исправить, может ли между нами быть что-то большее.

Даже такая сломленная, как я знает, что сексуальная химия, какой бы интенсивной она ни была, это не то же самое, что любовь. Но прошлой ночью я почувствовал нечто более глубокое, чем просто желание, потребность, которая зашла дальше, чем просто жажда удовольствия. Что-то, что, если мы позволим этому, может перерасти в нечто гораздо большее.

Мне требуется вся моя сила воли, чтобы не спрятаться в постели, не свернуться калачиком под одеялом и не заплакать, пока снова не усну. Я хочу позволить панике и уверенности в том, что я все испортила, взять верх и позволить себе раствориться.

Вместо этого я заставляю себя откинуть одеяло и встать с кровати. Каждый шаг в ванную, чтобы включить душ и привести себя в порядок, требует колоссальных усилий. Когда я расстроена или напряжена, боль в ногах всегда ощущается намного сильнее, и я чувствую, как мои пальцы скручиваются, рубцовая ткань на подошвах стягивается и причиняет боль. Я снимаю трусики и майку, крепко зажмуриваю глаза при воспоминании о том, как Лиам стягивал их прошлой ночью, и включаю душ, становясь под горячие струи воды, позволяя им каскадом омывать мои волосы, лицо и тело.

Я снова хочу его, так сильно, что это причиняет боль. Я позволяю своим пальцам скользнуть между моих бедер всего на мгновение, ощущая там липкость его спермы, часть которой все еще внутри меня. Интересно, трахнет ли он меня когда-нибудь снова, смогу ли я когда-нибудь почувствовать, как он полностью входит в меня, опускается рядом со мной после, обнимает меня после.

Я принимаю душ так быстро, как только могу, желая увидеть его до того, как у него появится шанс уйти на весь день, и в то же время боясь встретиться с ним лицом к лицу. Но я не могу откладывать это вечно. Я знаю, что чем дольше это будет висеть между нами, тем больше вероятность того, что он просто решит посадить меня на самолет обратно и положить всему этому конец.

Запах завтрака становится сильнее, когда я выхожу, быстро вытираю полотенцем волосы и возвращаюсь в спальню так поспешно, как только могу, спотыкаясь о собственные болящие ноги, когда тянусь за другой парой узких джинсов в комоде и розовым шелковым топом с обтягивающими рукавами. Я заплетаю мокрые волосы в косу, закрепляя их одной из купленных вчера резинок для волос. Затем, когда я понимаю, что больше ничего не могу сделать, чтобы оттянуть неизбежное, я тяжело сглатываю и направляюсь к двери спальни. Лиам ждет сразу за коридором.

Сначала он не поднимает глаз, когда я вхожу в гостиную. Я стою там мгновение, переминаясь с ноги на ногу, прежде чем набираюсь смелости и сажусь на один из барных стульев.

— Лиам, — тихо говорю я, когда он по-прежнему не поднимает глаз, и это выглядит так, словно я ударила его.

Он отшатывается, наконец поднимая взгляд, и его глаза на мгновение расширяются, когда он видит меня, сидящую там, прежде чем его лицо снова становится тщательно непроницаемым.

— Ты проснулась, — говорит он с резкостью в голосе и тянется за одной из керамических тарелок на кухонном столе, поворачиваясь обратно к плите, чтобы наполнить ее едой.

У меня не могло быть меньшего аппетита, но я все равно беру тарелку и стакан апельсинового сока, которые он протягивает мне, мои пальцы дрожат. Между нами повисает долгое молчание, когда он отворачивается, чтобы наполнить свою тарелку, решив не садиться. Вместо этого он ставит их на стол и, избегая моего взгляда, ковыряет вилкой яичницу.

— Насчет прошлой ночи… — нерешительно говорю я, и он вскидывает голову. В его глазах появляется выражение, которого я раньше там не видела, обида, замаскированная какой-то ровной холодностью, и мое сердце замирает в груди.

Он выглядит так, словно собирается отправить меня домой, и единственное, что я могу придумать, это опередить его.

— Я могу найти обратный рейс до Нью-Йорка, если это то, чего ты хочешь…

— Я хочу, чтобы ты осталась. — Его слова отрывисты, но он спокойно встречает мой взгляд. — Я не хочу, чтобы ты уходила, Ана, даже после прошлой ночи. У меня было некоторое время подумать до того, как я пришел домой, и после… после того, как я вышел из твоей комнаты.

Лиам прочищает горло, упираясь руками в столешницу и глядя на меня.

— То, что произошло прошлой ночью… я не хотел, чтобы это произошло. Сначала я разозлился, когда ты… — Он тяжело сглатывает, его челюсти сжимаются. — Это было слишком рано, — наконец