человека с плаката взор был направлен в будущее, которое светло и прекрасно – во всяком случае, лично для него. Живой Лиандер смотрел на Ирку примерно как палач на преступника перед исполнением приговора. И вообще... Недавно тут песенку крутили по радио: «Виноват, мадам, виноват – не сберёг я вас в вихре лет. У меня глаза на закат, а у вас – на рассвет». Человек с плаката смотрел на рассвет. Живой народный депутат – на закат.

– Что вы себе позволяете? – человек в форме «Беркута» встал между депутатом и Жозефиной.

– Нет, что вы себе позволяете?

Тяжёлый серо-стальной взгляд переместился на Жозефину.

– Джордж Джорджиевич… – тот охранник, который преследовал Ирку, наклонился и что-то сказал ему на ухо, мимоходом показав на подругу Жозефины.

– Вы не так поняли… – пролепетала было Ирка, но…

Он заставил всех замолчать лёгким движением пальцев правой руки. Другим коротким жестом заставил охранников отойти. – Как вас зовут? – у него был тихий, ровный голос.

– Жозефина… – пробормотала девушка. Её решительный настрой не то чтобы совсем испарился, но... Похоже, сейчас она невольно проделала с депутатом то же самое, что с ней проделал его охранник. Она пришла к своим самым дорогим людям на свидание (пусть и на могилу!), а тут ходит какая-то сволочь и мешает нормально поговорить.

– Чем я вас обидел?

– Не вы, Джордж Джр... Вот здесь, недалеко – могила моих родителей. Они погибли в аварии в один день. Мне трудно ходить к ним одной. Ира – моя подруга, она пришла меня поддержать... Она тоже очень любила мою маму... Мы красили оградку и никого не трогали. Что, вашей охране больше делать нечего, кроме как лезть к чужим людям, пришедшим на кладбище?

– Я извиняюсь за моих охранников, Жозефина. Это недоразумение. Больше они вас не обеспокоят. Если это требуется – я попрошу кого-нибудь из них помочь вам докрасить ограду.

– Нет, мы сами…

– Ещё раз извините. Мои соболезнования.

– И вам, Джордж Дж…

(Да уж, знатное у него новое отчество!)

Он повернулся к памятнику Марии. Вместо слов прощания – очередной короткий жест, что-то типа «больше я вас не задерживаю». Ирка вцепилась ей в руку и чуть не силой потащила Жозефину назад, напоследок ещё раз пробормотав «извините».

Вдвоём они докрасили оградку. Ирка молчала, как партизан на допросе. А странная компания…

На могиле Марии они пробыли не очень долго. Потом направились к церкви. Сначала впереди шёл депутат, а сопровождавшая его семья – следом, но потом женщина подошла к народному избраннику и начала что-то ему говорить. Видимо, волновалась, так как говорила всё быстрее и громче. Жозефина услышала несколько реплик.

– Джо, нет, я должна тебе это сказать именно сейчас. Мы же с ней были как сёстры. Я уверена, что Машка сейчас смотрит оттуда и плачет. Ей там сейчас плохо, потому что... Она бы первая обрадовалась, если бы ты уже нашёл себе нормальную новую девушку и вы стали бы жить как...

– Стешка, прекрати! Что ты несёшь? – муж женщины решительно прервал её. Потом обратился к депутату: – Джо, прости.

– Забудь, Костя! Ерунда. Стеш, я всё понимаю. Спасибо за заботу.

Около церкви они обнялись на прощание. Семья пошла к выходу, депутат – в храм. Охрана столпилась снаружи. Четыре человека в форме ЧОП «Беркут». Ирка тоже оторвалась от покраски, глянула, пробормотала что-то ругательное.

А на выходе с кладбища не сдержалась.

– Да ё.аный же пи.дец!..

Человек, не знавший Ирку лично, вряд ли оценил бы масштабы случившегося с ней бедствия. Ну, или того, как она его восприняла. Выпускница школы милиции с отличием, сотрудница прокуратуры города Мошковца Ирина почти никогда не ругалась матом. Только в самых отчаянных случаях.

– Да объясни ты уже толком! – потребовала Жозефина.

– Долго... Поехали к тебе?– Поехали.

2

Жестом оставив охрану у входа, он вошёл в кладбищенскую церковь. За прошедший год тут сделали многое. Новая крыша, капитальный ремонт стен, штукатурка... Сейчас группа художников работала над фресками.

– Наше почтение, Джордж Джорджиевич! Рады вас видеть! Бог благослови! – один из мастеров узнал гостя. Свечница поздоровалась и убежала звать батюшку. Вскоре появился и он. Рассыпался в самых тёплых приветствиях.

Храм в честь Святого Георгия, много лет стоявший заброшенным, а ныне перешедший в юрисдикцию Мошковецкого подворья Александрийской православной церкви, восстанавливался в основном на средства ЧОП «Беркут» и его исполнительного директора Джорджа Джорджиевича. Настоятелем был пожилой грек, до сих пор говоривший с лёгким акцентом. Человек очень умный и, как иногда пописывала жёлтая пресса, агент американских спецслужб. Впрочем, писали это скорее от досады: в то время как все или почти все священники Мошковецкого патриархата стучали на Лубянку, александрийский поп Феогност вежливо, но неуклонно отправлял товарищей чекистов в даль светлую. Похоже, за ним действительно стояла какая-то другая спецслужба, но... На дворе уже третий год стояло возрождение православных традиций на государственном уровне. Вот Александрийский патриархат и воспользовался – отхватил себе несколько небольших храмиков в советской столице.

– Отец Феогност, мне бы с вами… не при всех.

– Я понимаю, Джордж Джорджиевич. Пойдёмте.

Они зашли в крохотную храмовую пристройку.

– Скажите, отче, а некрещёный человек может исповедоваться?

Грек внимательно посмотрел на гостя.

– Я вас правильно понимаю, что вам это для себя?

– Да.

– Я не вижу вам в этом ни одного препятствия. Единственное, что вам надо понять: исповедь – это ваше раскаяние перед Господом, а не перед людьми. А к Господу все приходили некрещёными.

– И что для этого надо делать?

– Присаживайтесь и постарайтесь припомнить и рассказать, за что вам стыдно. Что вас мучает.

Настоятель подвинул гостю стул, сам сел рядом.

С минуту они молчали. Потом гость начал, глядя куда-то в сторону.

– Мне стыдно за то, что я жестокий человек, отче. Самое тяжёлое для меня – простить другого.