Она встала с кровати и пританцовывая направилась на кухню. Что будет завтра? Еще один шанс? За стеной вечер кутался в мокрые одежды дождя. Завтра у нее будет еще один шанс, который, может быть, все наконец поломает. Шанс для Ольки.

Кунилини йога и все что мы о ней знаем

дата публикации:23.03.2022

Разговаривая со мной, моя судьба закрывает один глаз ладонью, внимательно смотрит другим. Смотрит, не мигая, что там у тебя за душой, доходяга? Я сижу за столом и внимательно разглядываю суету мух над неосмотрительно забытым Толстым куском пиццы.

Мистер Акиньшин, не правда ли, мистер Акиньшин, неделю мистер Акиньшин. Все это далеко неспроста. Ма’ам директор редко снисходила до моей фамилии, а еще реже упоминала ее столько раз подряд. Я пытаюсь подсчитать, но сбиваюсь на пятом повторе.

Что она имела в виду? Пока не понятно. Я бросаю вычисления, чтобы изучить документы которые вручила графиня.

Шеймус Пэддхем, Секретная служба. На фотографии совсем невзрачный тип. Такого не выкупишь в толпе. Никак не определишь род его занятий. Турист в мятых бермудах, задолбаный жизнью клерк, невидимка вроде меня. Обычный бедолага, которому время от времени прилетает. Но он встает и продолжает широко шагать по кругу.

Отдел расследований. Коллега…

Образование…

Прослушанные курсы…

Не женат…

Детей нет…

Послужной список…

Почти вся информация замазана жирными черными полосами, старательно расползающимися по бумаге. Все что мне можно знать, это то, что он курит и предполагаемый адрес. В кабинете стоит неуютная тишина, прерываемая жужжанием мух. Я к ней не привык. В моем существовании ее никогда не было. Словно огромный пыльный мешок, накинутый на голову. Мешок, за грубой тканью которого суетится настоящая жизнь.

Если подумать, то для меня тишина никогда не существовала. Ни в Манчестере в пабе, где я мыл посуду нищего философа Долсона. В звоне пивных кружек и голосах клиентов. Ни в Москве: на Дорогомиловском рынке, а потом в огромном «Мире». Шум не прерывался ни на минуту. Само отсутствие его настораживало. Моя жизнь состояла из шума. Вентиляция, разговоры, молитвы дедушки Мосулло, шум воды, скрип рохлей, глухой стук двигателей. И вопросы, вопросы, вопросы.

Вопросы Алтынгуль.

— Ты мог бы жениться на мусульманке, Макс?

Я не понимал, какая разница, если ты любишь, но это ее почему-то волновало. Мелочи, которые не стоили внимания. Белые льдины на фоне темной остывшей воды. Может из-за дедушки, хотя старик никогда не высказывал мне своего неудовольствия. Смотрел мудрыми глазами в сетке морщин.

— Ты ее не обижай, набирази. Глупости наделать можно, исправить их потом никак.

Никогда не собирался обижать Алтынгуль. В свободное время мы всегда проводили вместе. Бродили по холодным, неуютным улицам. Ели мороженое, которое она обожала. Целовались. Теплые губы с ванильным вкусом на моих губах. Все это очень напоминало Алю. Ты ее не обижай. Я собирался ответить, но бобой Мосулло всегда резко менял тему. Словно понимал, что я мог ответить.

— Рустем, уже принес барашка? — он сидел на своем неизменном месте, у котла с пилавом.

— Йок, бобой, — отвечал я. — Они с Бекзодом еще на рынке.

Конечно, ни на каком рынке Рустем не был. Они курили траву на крыше «Мира». Дедушка мою наглую ложь принимал, горестно вздыхая.

— Икки кочкор, — говорил он, — два барана не могут принести третьего. Скажи, йигит, как можно выбирать барашка три часа? Изучать его родословную?

Я смеялся и пожимал плечами. А бобой потирал жидкую бороду и улыбался. В котле скворчал жир, потрескивали дрова, за металлическим забором жила дорога. Шорох шин, гудки машин, рев моторов. И никакой тишины. Никогда и нигде.

Даже здесь, в нашей конуре, когда я работал с документами, фоном всегда шел бесконечный треп старшего инспектора с Рубинштейном.

— Рита записалась на кунилини-йогу, просекаешь, Моз? Теперь у нас сплошная чистка чакр. Она везде сует эти специальные индийские специи, теперь приходится всегда просекать где ближайший толчок. Иначе быть беде. Вчера я сделал стометровку за пять секунд!

Великий больной глубокомысленно сморкался и выражался в том ключе, что чистка чакр ведет к полному выздоровлению.

— Сам посуди, Эдвард! Индийцы все как один худые, живут в грязи и совсем не болеют. А все от чего?

— От чего, Моз?

— Потому что они регулярно чистят эти самые чакры.

— Думаю, если все пойдет так и дальше, я долго не протяну, — предрек Мастодонт. — Она еще купила специальный чай, Моз. Сечешь? Говорит — второй этап. К йоге надо привыкать постепенно, можно надорваться.

— Во всем нужна мера, Эдвард! — ветхий собеседник Его Величества делал осторожные глотки почечного чая. — Это как при закаливании. Поначалу ты обливаешься из кружечки, а только потом переходишь к большим объемам.

— Кстати, про кружечки, — неожиданно припоминает Толстяк, — у нас по этому поводу будет небольшой ужин, подгребайте с Руфью.

Припомнив этот небольшой ужин по поводу начала занятий йогой, я отрываюсь от чтения досье на американца и, распугивая мух, начинаю ржать. Захлебываясь, до подложечной боли и икоты. Эти воспоминания невыносимы. Они взрывают мозг. Мой смех эхом отдается в пустом кабинете и, кажется, что я сошел с ума. Но тот ужин стоит моего безумия. Я закрываю руками глаза, не в силах сдержаться и плачу. Картинка ясно стоит перед глазами. Как будто это происходит прямо сейчас, я даже ощущаю запахи квартиры четы Мобалеку. Плотный угар жратвы, алкоголя, сдобренные небольшой порцией носков Его Величества.

На то количество рубона, которое женушка Сдобного наметала на стол, невозможно смотреть без содрогания и внутренних вибраций. Рита суетится вокруг него, как мотылек над цветком.

— Сегодня ужин в индийском стиле, небольшие закуски, Макс, — мурчит она. — Чатни, бирами, коровье барбекю. Все йоги так питаются. Любишь коровье барбекю?

Я с сомнением рассматриваю на готовый упасть на колени стол. Чатни, бирами и три кило крепкого белого. Гора тушеной фасоли. Тут от ожирения умер Рональд Макдональд, а Фушон сошел