уже начинало припекать, но река еще была в тени от деревьев. Марина так увлеклась рыбалкой, что не заметила, как из-за кустов появился мужчина в трусах и сандалетах, остановился в недоумении недалеко от нее. Он непонимающе покачал головой, пожал плечами, но ничего не сказал, продолжая наблюдать за девушкой. Тело у него было незагорелое, как у горожанина, впервые выбравшегося «на природу», светлые волосы растрепались.

— Ловко у вас получается! — сказал он и усмехнулся.

— Ой, простите! — смутилась Марина.

Она хотела отойти от удочек, но мужчина уже присел возле нее на корточках.

— Нет, куда же вы? Давайте рыбалить вместе. Как говорится, ловись, рыбка, большая и малая.

— Я смотрю — удочки, и никого вокруг, вот и решила попробовать, — объяснила Марина все еще с некоторым чувством неловкости.

— Занятие тихопомешанных, как определил рыбную ловлю Чехов. Говорят, человек на рыбалке предается одиночеству, покою, бездумью. Неверно это. Он никогда не бывает один, потому и не скучает. Он ведь в общении с природой, с самим собой.

Мужчина говорил приятным, ровным голосом, каким говорят лекторы или преподаватели. Марина спокойнее, не тушуясь, посмотрела на него. У незнакомца были внимательные серо-зеленые глаза и твердый подбородок, придававший ему несколько суровый, грубоватый вид, хоть он и улыбался, старался держаться просто и доступно.

«Сколько ему лет — тридцать или побольше?» — вдруг подумала она, но так этого вопроса решить и не могла.

Мужчина был в том возрасте, когда во всей фигуре, в чертах лица проглядывает уверенная зрелость, но все же нет-нет да и почудится то в мимолетно брошенном взгляде, то в ловком движении, то в звучании голоса что-то от отступившей на задний план молодости…

Дернулись поплавки на воде, и они разом схватились за удочки. В затененных местах река казалась глубокой, свинцово-тяжелой, а на солнечных просматривалась до дна. Поодаль, в густом кустарнике, стлался последний утренний туманец. Увлеченные рыбной ловлей, Марина и незнакомец не замечали времени; кроме этой тихой, спокойной реки, да голубого неба над головой, да густо-зеленого кустарника на берегу — ничего другого для них как бы и не существовало. Они переговаривались, не придавая особого смысла фразам:

— Подлещик, шельмец, попался! Пошел-ка, братец, в ведро!

— А у меня опять окунек. Везет на окуней!

— Удачливая вы девушка, видать. Во всем у вас такая удача? Откуда вы взялись?

— С Марса прилетела. На космическом корабле.

— А все-таки?

По оживленному, радостному лицу мужчины Марина видела, что тут, на берегу реки, он чувствовал себя превосходно, был беззаботен, щедр на общение. А может, это ей стало так хорошо, как лучше и быть не может? Немного помолчав, чтобы не казаться легкомысленной, она сказала таким тоном, будто просила больше не шутить с ней:

— Теперь и я гремякинская. Живу какой день в деревне, купаться хожу часто.

— Так давайте искупаемся! — очень просто предложил мужчина. — Я хорошо знаю Лузьву километров на двадцать. Когда-то с утра до ночи пропадал на этих берегах. Мальчишеское увлечение, школьная романтика. Хотел проплыть всю реку на плоту, да не успел: вырос быстрее, чем осуществилась мечта…

Марине была приятна его откровенность, но, немного подумав, она все же несогласно покачала головой. Ей казалось неудобным купаться с незнакомым человеком, который к тому же чуть ли не вдвое старше. Ведь одно дело — вместе рыбалить, разговаривать о всякой всячине, другое — раздеться, скинуть с себя сарафан, а потом пуститься вплавь по реке. Вот если бы тут были детдомовские ребята, тогда бы ничего не смущало, она бы с разбегу бросилась с берега.

— Я хочу искупаться одна, — скромно сказала она.

— Но одной же скучно! — возразил мужчина, как бы уговаривая ее.

— Это от человека зависит, вы сами об этом только что напомнили. В общем, верно: когда душа пуста, и среди людей будешь одинок. Не помню, кто так сказал.

— Ого! Вы, оказывается, любите крылатые изречения? Много читаете? Какие книги ваши любимые?

— Я стараюсь и самостоятельно думать, думать хоть немножечко, — помедлив, сказала Марина.

Она пополоскала в реке загрязнившиеся руки, отошла в сторонку. Мужчине не хотелось расставаться с ней, не поговорив как следует. Было похоже, до этого он не придавал особого значения их встрече, а вот теперь пробудилось любопытство к девушке.

— Догадываюсь, вы — студентка! — произнес он очень живо. — Приехали на каникулы к родичам. Кто они? Чья вы будете?

— Я не студентка, — ответила Марина. — Работаю киномехаником да еще вот клубом теперь заведую.

Мужчина посмотрел теперь на девушку в упор, пристально, о чем-то думая; должно быть, у него была такая привычка — всматриваться в человека, что-то прикидывая в уме. Марина даже потупилась под его взглядом.

— Ну, давайте по-настоящему знакомиться, — сказал он как-то деловито и требовательно. — Максим Блажов. Тоже приехал в Гремякино, к прародителю-старику… К черту, как говорится, городской комфорт и цивилизацию, газовые плиты и телефоны, автобусы и телевизоры, надо быть поближе к земле, к природе, к естественной простоте и безобидным радостям. Со времен француза Руссо человечество повторяет на разные лады этот призыв, а все дальше и дальше его уносит вот от такой деревенской красоты, от этого неба и этой зелени…

Марина не поняла, всерьез он говорил или немного рисовался перед ней. В голову ей вдруг пришла мысль, что она знает этого человека. Бог ты мой, ведь это же его имя так часто появляется в областной газете под очерками и статьями!..

— Так вы, значит, тот, который… — протянула она и запнулась, как бы не веря своим глазам.

Максим отмахнулся:

— Тот, тот самый Блажов! Читали, наверно? Газетчик, журналист. А почему такая фамилия — Блажов? На Руси каких только фамилий не встретишь, особенно в деревнях. Даже сейчас, в наши дни. Как гласят домашние предания, мои предки были легки на подъем, точно тополевый пух. Находила на них такая блажь: сорваться с места и податься куда глаза глядят. Носило их по России в поисках земли и хлеба, пока дед не осел на берегу Лузьвы. Понравились ему эти места, женился, дом построил, заимел коровенку, лошадь… Так рассказывал старикан мой.

— А я знаю его! — воскликнула Марина. — Он помогает мне в клубе.

— Каждый старик — это целая жизнь, роман или повесть о прожитом, — продолжал Максим с некоторым глубокомыслием. — Между прочим, первые уроки по журналистике я получил от своего прародителя. Преподал мне старик науку, как и о чем писать. Помню, соберет, бывало, газеты с моими очерками и начнет критиковать, как на редакционной летучке. «Что ты, сын, все потчуешь людей лимонадом? Неужто кругом тишь, да гладь, да сплошная благодать и род людской до того хорош, что гоняй себе