– Нет.

– Боишься, что тебя уволят? Выгонят из полиции? А может, я именно этого и хочу? Чтобы ты бросил все это к черту. Сделай это ради меня. Перед нашей свадьбой. Такой прекрасный великий жест! Отпусти их всех. Сам.

– Я не могу, Лизбет.

– Значит, ты трус, Вилли Ригель? Так боишься окрика начальства?

– Нет, не боюсь. Этого я не боюсь.

– А чего ты боишься, Вилли Ригель?

– Бесчестья.

– А тебя и так уже в городе позорят – прозвище дали вон: Сорок Бочек Арестантов.

– Мне на прозвища плевать.

– А мне не плевать, Вилли Ригель. Значит, ты не исполнишь мое желание, Побратим, как обещал?

– Любое другое, Лиза, но не это.

– Тогда к чему вся эта твоя трагикомедия, Вилли Ригель?

– Трагикомедия?!

– Братание по крови, такой пафос, весь этот языческий обряд. – Лиза высвободилась из его объятий, потому что он снова хотел привлечь ее к себе. – Встань и приклей себе новый пластырь. Сам сделай, потрудись. Мне что-то обрыдла роль сестры милосердия. Мы и так с этим переборщили сегодня, Mein Diamant!

Оно так сильно кровоточит… Наказывает меня любовью, что не проходит… Я оставляю тебе мое сердце… Mein Diamant[11].

Когда Катя добралась на автобусе из Малаховки до Староказарменска, уже стемнело. Она так вымоталась за последние двое суток, что решила идти в отель – что бы ни происходило в отделе полиции, завтра узнаем. А сейчас надо отдохнуть. От всего.

Она выпила чаю с пирожным в той самой кондитерской, где утром встречалась с Лизой и Гердой, добрела до отеля, забрала ключи на ресепшен и поднялась к себе в номер. Часы показывали всего половину девятого вечера. Однако после душа она сразу легла. Тело ныло, в голове гудело. Всплыл в памяти образ рыжей Лизы, стремительно шествующей по коридору с окровавленным лицом и гордо поднятой головой. Чем она гордилась? Затем возникло отчаянное лицо Вилли Ригеля – в кабинете, когда он повествовал о «чаше страсти». Появился образ Фимы Кляпова, пытающегося что-то горячо и сбивчиво объяснить маленькой Золушке с железным характером – Герде, которая не желала его слушать. Похититель ребенка? Этот в чем-то бесконечно забавный, однако весьма харизматичный и крутой тип с голосом Ефима Копеляна? Само ходячее противоречие. Любовь, любовь, она бушевала в Староказарменске, словно весенняя гроза, вместе с митинговыми страстями и противостоянием. Любовь порой вмешивалась в то, что казалось привычным, незыблемым. Любовь, словно алый мак, цвела и в середине разлома, великой трещины, что разделяла жизнь городка.

Возник и Гектор Троянский… Гек… Как он сказал: «Я не оборотень». Но Катя услышала и голос прокурора Кабановой: «Ничего святого, одно голое стяжательство на уме». Та ее аудиозапись, где Гектор требует у покойного Лесика долю в доходах от производства. Кто вас поймет… Что вы есть такое на самом деле? Одно о вас, Гек, ясно точно: тот самый тайный любовник Ульяны – это вы.

Катя крепко уснула. А проснулась от громкого стука в дверь номера. Кто-то колотил в ее дверь, будил ее! Она схватила смартфон – начало второго! Она спала четыре часа. Что еще стряслось в Староказарменске?!

Распахнула дверь – как была со сна, в футболке, растрепанная и сонная, с голыми босыми ногами.

Гектор Борщов на пороге. В своем дорогом, но основательно помятом костюме, галстук приспущен. Сам – порыв и шторм.

– Что за фокусы? – зло спросила Катя. – Вы соображаете, который час? Что вам надо?

– Фокус в том, что я его нашел.

– Кого?

– Нашего повешенного. Горбатько! Мигом собирайтесь, мы едем прямо сейчас. Майор Ригель уже на подходе, я ему позвонил.

– А куда мы едем? – Катя сразу как-то растерялась, засуетилась. – Где вы его отыскали?

– Я нашел тех, кто нам точно укажет, где он. Одевайтесь теплее, на улице стало прохладно. Я внизу у машины.

Он закрыл дверь. Катя заметалась по номеру.

На улице у «Гелендвагена» ее ждали Гектор Борщов и Вилли Ригель – он только что подошел от отдела. Без своей полицейской формы, одет в черные джинсы и черную толстовку с капюшоном. Когда он садился в машину, Катя увидела у него сзади под толстовкой кобуру.

– Это на МКАДе, – объявил Гектор, садясь за руль. – Прилично ехать.

Вилли Ригель, устроившийся с ним рядом впереди, наклонился и поднял с коврика сдутый воздушный шарик.

– У кого-то был день рождения?

– Я свой вычеркнул из календаря, – ответил Гектор. – Майор, слушай, что бы там ни случилось, ствол не доставай. Обойдемся так, лады?

– Все так запущено?

– Это больные, нервные люди. Почти что филиал Кащенко. Надо проявить чуткость. Собственно, от них нам нужен только настоящий адрес Горбатько. И потом, у них кураторы… Им как раз сегодня привезли бабло, финансирование поступило. Откроешь стрельбу, они потом кляузу накатают, что, мол, был вооруженный налет, разбойное нападение. Нам с тобой это нужно?

Катя сидела сзади ни жива ни мертва. Что они еще затеяли? Куда мы едем среди ночи?

На полной скорости ехали, мчались – Горьковское шоссе, потом МКАД. Сколько машин – грузовики, фуры, огни. Поток и ночью. Свернули в сторону старой промзоны. Склады, пакгаузы. Возле кирпичного монолита Гектор Борщов остановился. Вышли и направились в свете тусклого фонаря к железной узкой двери. Гектор позвонил.

– Кто? – спросили из-за двери.

– Сам в камеру не видишь – кто? – ответил Гектор и посмотрел вверх. – Катя, мы входим, держитесь за нами.

Естественно, Катя сразу же спряталась за их широкие спины!

Вошли – коридор, пахнет как в солдатской казарме: потом, сукном мокрым, хлоркой. На входе здоровенный охранник в камуфляже, татуированный до лысины.

– Атаман здесь? – спросил его Гектор Борщов.

– В апартаментах.

Шли по коридору, Катя позади. Гектор Борщов без стука распахнул дверь в «апартаменты». Небольшая комната с окошком, забранным решеткой, как в тюряге. И флаги, флаги, самых аляпистых и причудливых расцветок. Портрет Государя рядом с портретом Сталина. Лозунг – «Единая Неделимая Имперская Евразийская Новороссийская Великая Всесоюзная. Пятый Рим». В комнате за столом с антикварной чернильницей – одутловатый тип в странной опереточной форме, с усами и бородой. Перед ним картонная коробка из под «киндерсюрпризов», полная засаленных денежных купюр, которые он считает и раскладывает по кучкам, а также машинка для счета денег. В углу развалился в кресле бритоголовый пьяный богатырь – ну прямо былинный персонаж с клочкастой бородой и прыщами на лице. На полу – ополовиненная бутылка дорого французского коньяка, в руках – граненый стакан. Брутально так, никаких вам бокалов-фужеров.