– Это совпадение. И это правда: на родине мне не было лучше. Но что она могла поделать? Она сама обнищала, потеряла то, чем владела, мавры одолевали ее в море, а за ее широкой, слабой, незащищенной спиной – Испания. И затем еще разразилась эпидемия чумы в Лиссабоне, и вот совпадение – настал мой час, и я умер от нее. Язвы – не более чем совпадение. Кстати, я был не в худшем положении. Придворные дамы и принцы крови были столь сильно покрыты обширными, глубокими язвами, что никто не хотел прикасаться к ним, чтобы оказать помощь, и не желал хоронить их, когда они умирали. В их собственных великолепных постелях обливали их керосином и сжигали. А я вот был погребен. И впоследствии мне были оказаны почести. Тысячи людей потянулись в те места, где, по предположениям, находится моя могила! Лучше было прожить жизнь, пусть и исполненную бедствий, нежели влачить существование в поисках несуществующего и ничего не оставляющего после себя. Бедствия хороши для того, чтобы отвлечь взгляд, внимание от того ужасного, что зияет за каждой жизнью.

– Но если ужасного больше нет, если оно заглушено вниманием, которое привлекло к себе, то бедствия более не нужны, не нужно и радеть о прошлом, ни в Китае, ни где-либо еще. Тогда прошлое исчезает как страшный сон, как облако на горизонте. Тогда можно дышать, жить земною жизнью, покуда она длится, и не бояться конца. Тогда нет более начала, и в бедствиях более нет нужды. И не нужно больше их искать, и избегать их не нужно.

– Стало быть, ты определенно осмеливаешься жить без бедствий и заглядывать вглубь? Что-то не похоже.

– Пока еще нет. Пока что я не могу отвести глаз от тебя: стоит мне отвернуться, и прошлое накидывается на меня. А теперь – уходи отсюда!

Я скользнул к нему по скамье, и он медленно поднялся с нее и подошел к двери. Прислонившись к косяку, он отвернулся, так что я не видел его лица. Фигура его казалась еще хороша, лучше, нежели лицо, которому ущемленная гордость и мольба о сострадательном понимании придавали отталкивающее выражение. Все португальцы выглядят так и похожи друг на друга. Я попытался вытеснить его за дверь.

– Позволь мне несколько мгновений пожить в твоем теле и ощутить земную жизнь, которую сам я упустил.

– Ни за что. Меня заботит лишь собственное благо. Я тоже довольно страдал, пусть и не за религию и не за отчизну. К счастью, от них я тогда уже отделался. Я страдал за себя самого, я хочу забыться в ином. И это невозможно, покуда ты тут, рядом со мной.

– Тогда смотри, как я жил, – сказал он.

В тот же момент мне удалось распахнуть дверь. Но за ней не было коридора, под порогом – пустота, далеко внизу – река, на другом берегу – прилепившийся к скалам город, большие дома – и белые, и коричневые – наполовину разрушенные, река со множеством судов; одно только покидало гавань, светило солнце, и ветер реял над парусами и доспехами на палубе; другие лежали на воде неподвижно, с наполовину снятыми мачтами, тускло-бурые, древесина столь сморщенная, что корпус корабля покорежился, повсюду на баке – тоскливого вида люди, с мольбой ищущие глазами страну, которая отправила их прочь и не желала принимать назад, которая отрицала всякую связь с ними; между тем это они ввезли в нее сперва сокровища, а уж потом болезни.

Затем – сотрясение, дома и дворцы обрушились, грязное облако повисло над городом, точно огромный гриф, но пока что со втянутыми когтями. Вскоре по улицам прямиком к реке потянулись бесконечные процессии, и повсюду с тяжким плеском в воду стали плюхаться гробы. Потом гробов не стало, одни лишь обернутые в серые пелены тела, а после и вовсе ничем не обернутые. Я видел непрестанно звонящие колокола – кто были те, кто раскачивал их языки, или то были земные толчки, сотрясавшие их? Так избавлялся город от лишнего населения.

Он глядел на меня наполовину с упреком, наполовину с триумфом.

– С этим городом такого произойти не может, – воскликнул я. – Этот город слишком силен, он спокойно может дать умереть еще сотням тысяч и останется прежним. Я ничего больше не хочу знать о прошлом и о тех, кто за него цепляется. Пусти меня!

Ни за что не позволил бы я, чтобы моя судьба протекала в подобном унынии, ни за что не стал бы расточать жизнь на служение власти, которая, казалось бы, обладает мировым величием, но впоследствии оказывается ничтожна, словно никогда не существовала. Теперь я знал этому чудовищный пример. Упоенный, видел он процветание и конвульсии маленького и бедного государства – оно потрясало мир, его воспевали в поэмах, полнозвучных, но так же и безрассудно тщетных, как всё это бряцание оружия и грохот пушек. А потом он еще имел малодушие на склоне лет вернуться, надеясь на возлелеяние своей славы. И, безвольный, не сопротивляясь, позволил уморить себя голодом, будучи благодарен за подачку в виде недостаточной для пропитания пенсии и изредка – объедков со стола богачей.

Я давным-давно распростился с прошлым; жизни в пространстве, населенном призраками, я предпочел ледяную промозглую пустоту, которая в свое время образовалась вокруг меня, подобно разреженной и в то же время незыблемой атмосфере, отталкивающей всякое приближение, в которой гаснут знаки человеческой симпатии, словно метеориты, что с шипением затухают перед тем, как достичь поверхности, к которой они стремились. Но для него эта замкнутая, отталкивающая от себя сфера не была, разумеется, помехой.

Также и иллюзии, что на земле есть страна, где можно согреться в ее лучах, после длинных путешествий сквозь нечто населенное людьми наконец достичь ненаселенного, и этой иллюзии суждено быть разрушенной; и его нежданное появление тому весьма способствовало.

Такой страны нет.

К счастью, я был еще свободен и в состоянии завершить свое время оборота на этой планете за пределами ее власти и без страстных желаний.

Я знаю страну, куда опущусь, которая не спросит меня, откуда я пришел, которая благодарна за пришествие, где пространство пусто: воздух полон лишь грифами, земля – лишь собаками и волками, и которая изголодалась по живым существам.

Там земля благодарна и с лихвой возвращает знаки привязанности, чего при сухости ее никак ожидать нельзя.