— Эмброуз произвел на меня громадное впечатление, — сказала она, глядя на ожерелье. — И коллекция вашего отца тоже. Вы, очевидно, баснословно богаты.

Давина расправила ожерелье так, чтобы звенья цепи лежали ровно. В центре был драгоценный камень, вероятно, лазурит, в виде жука скарабея, оправленный золотом.

— Но я променяла бы любое богатство на брак, подобный тому, в каком жили мои родители.

Он по-прежнему молчал. Неужели ее искренность лишила его речи? Или она его напугала? Она взяла в руки ожерелье.

— Я думал о том, чтобы подарить вам всю коллекцию. Не все древности, — поправился он в ответ на ее недоуменный взгляд, — а драгоценности царицы. Мне показалось это уместным.

— Как можно владеть сокровищами, которым несколько тысяч лет? Они не могут принадлежать одному человеку. Это так же, как если бы ему одному принадлежали земля и небо.

Он не ответил, а лишь разгладил пальцем ожерелье на столе.

Она неожиданно схватила его руку, а когда он хотел вырваться, крепко ее сжала. Они оба знали, что он сильнее, но он позволил ей держать его руку.

Она осторожно отогнула один за другим его пальцы и увидела в середине ладони глубокий шрам круглой формы, но с неровными краями, будто он был ранен не один, а несколько раз. От этого шрама в разные стороны расходились похожие шрамы, но не такие глубокие.

— Расскажите мне об этом, — тихо попросила она. Она была удивлена, что до сих пор не замечала этого шрама. Но у него была странная привычка держать руки сжатыми в кулаки. Конечно, когда они занимались любовью, он их разжал, но в тот момент она не обращала на них внимания. — Это произошло в Китае?

— Да.

— Каким образом?

— Не важно.

— А сейчас все еще болит?

— Редко. — Он осторожно высвободил руку. — Не слишком сильно. Терпимо.

— В отличие от многих вы считаете терпимыми многие обстоятельства, Маршалл. Вы всегда были таким стоиком?

Его улыбка удивила ее.

— Я не считаю себя стоиком, Давина. Но не афиширую своих увечий, понимая, что они — цена за то, что я все-таки выжил.

Он отказывался считать себя героем, а свои действия оценивал самым суровым образом. Подобная скромность должна была бы считаться достоинством, но Маршалл доводил ее до крайности, отказываясь признавать, что в его поведении в Китае было что-то выдающееся или честное и благородное. Ведь его взяли в плен, и его миссия провалилась.

— Вы всегда так сурово все оцениваете? Мой отец называл это «соль и перец».

— Соль и перец? — не понял он.

— Это было его любимое выражение. Он говорил, что не все в мире либо черное, как перец, либо белое, как соль, что жизнь — это соль и перец вперемежку. Даже в самые лучшие времена к радости примешивается печаль, а в худшие бывают и счастливые моменты.

— Ваш отец никогда не был в Китае.

— Вам не надоело все время ездить по свету? Вы не жалели о том, что находитесь на службе у ее величества королевы? Что вы все еще дипломат?

Он посмотрел на свои руки и сжал их в кулаки.

— Я вряд ли являюсь примером успешного дипломата.

— Соль и перец, — напомнила она.

Он кивнул, но это был его единственный ответ.

В его взгляде сквозило нечто такое, чего она никак не могла понять. Осторожность? В первый раз ей пришло в голову, что, возможно, он никогда не расскажет всей правды о своем прошлом. Наверное, боль настолько велика, страдания так невыносимы, что он никогда и ни с кем с ними не поделится.

— Вы прелюбодействовали с ней?

— С кем? — не понял он.

Она нахмурилась.

— С миссис Мюррей. Вы прелюбодействовали с ней прошлой ночью?

— Прелюбодействовал?

— Ну да. Совокуплялись. Как это называется, Маршалл? В библиотеке моего отца не было книг на эту тему.

— И слава Богу.

Она встала.

— Миссис Мюррей по этой причине была прошлой ночью в вашей комнате?

Улыбка вновь появилась на его лице.

— Я не прелюбодействовал прошлой ночью с миссис Мюррей. Если она была в моей комнате, то только для того, чтобы что-то принести или унести, а не потому, что я одержим похотью.

— Но это было, — сказала она. Овладевшее ею подозрение было настолько сильным, что она направилась к двери, собираясь уйти. — Было. Один раз все же был, не так ли?

Он отвел взгляд, и как раз в тот момент, когда она решила, что он не ответит, он кивнул.

— Это было очень давно, Давина. Я тогда еще не был графом, а она не была моей экономкой.

Она крепко сжала кулаками шелк юбки, а потом заставила себя расслабиться.

— В то время мы оба нуждались в утешении, — добавил он. — Теперь это уже не имеет значения. Вы моя жена.

— Очень странная жена. Одной рукой вы меня отталкиваете, а другой прижимаете к себе. Это одно из правил нашего брака?

Он не ответил.

— Разве я не должна ничего к вам чувствовать, Маршалл? Абсолютно ничего?

— Так было бы легче.

— Легче для кого? Для вас или для меня?

— Вы знали с самого начала, Давина, что наш брак не будет обычным. Если вас не предупредили об этом до нашей свадьбы, я считал своим долгом сообщить об этом после.

— Да, вы предупредили.

Это она по своей глупости решила, что между ними может что-то произойти.

— Все же я нарушила правила, Маршалл.

Ничего больше не объясняя, она просто повернулась и вышла из комнаты.

Давина оставалась в своей комнате целую неделю. Из кухни ей приносили на подносе еду. Она ничем не занималась — только читала и спала.

Никогда в жизни ей не было так скучно. И она никогда не была так подавлена.

Маршалл ни разу никого к ней не прислал, чтобы справиться о ее здоровье. Ни разу не постучался к ней в дверь. Ни разу не прислал записки.

Она могла бы быть гостьей, о которой он забыл, а она все еще живет в его доме.

Через три дня у нее кончился запас книг, которые она привезла из дома. Ночью она спустилась в огромную библиотеку Эмброуза за новыми книгами. Маршалла она там не встретила. Нигде также не было видно вездесущей миссис Мюррей. Давина вернулась в свою комнату с охапкой книг. Некоторые из них были посвящены Египту.

В конце недели она достала из шкафчика последнюю тетрадь дневника Джулианы. Всю неделю она думала о том, что ей больше не следует их читать, особенно последнюю запись. Ведь она знала, каков будет конец.

Открыв последнюю тетрадь, она увидела, что записи сделаны другим почерком. И она стала читать — печальная история Джулианы все же очень ее захватила.