Видеть не могу его сердитую физиономию, слышать не могу его обвинения. Давай начнем прямо сейчас. Возьми меня в жены.

– О чем ты говоришь? Как это понимать: возьми меня в жены?

– Еврейский закон разрешает иметь нескольких жен. Возьми мое кольцо и скажи: «Этим кольцом ты посвящаешься мне». А когда разведешься с Броней, мы станем под хуппой[28], по законам Моисея и Израиля. Для меня все это было трагедией, ужасной трагедией, для тебя же – удачей. Я буду тебе преданной женой и заранее предупреждаю: я прогоню от тебя всех женщин. Каждый день будешь по пять часов сидеть за столом и писать. Я запру дверь и никого не впущу. Моррису даром от меня не отделаться. Неет. Если он хочет еврейского развода, ему придется дать мне большую сумму, а без еврейского развода он снова не женится. Я тоже скопила немного долларов, и кой-какие драгоценности в сейфе найдутся. И акции у меня есть. Сейчас они ценятся низко, но курс наверняка пойдет вверх. Я, как говорится, пришла к тебе не с голой задницей… И сидеть сложа руки не стану. Займусь чем-нибудь. Пока не знаю чем. Могу хоть сейчас управлять отелем в Кэтскиллских горах или в Майами-Бич. Я не такая шлимазл[29], как ты думаешь. Главное, чтобы ты немедленно прекратил свои фокусы. Заранее предупреждаю: отныне у тебя нет никого, кроме меня. Я буду тебе готовить. Буду обедать с тобой. Спать с тобой. После моей смерти можешь опять взяться за свои штучки, если у тебя еще хватит сил.

При этих словах выражение лица у Минны переменилось. Щеки вспыхнули. В глазах светилась нежность и ненависть. Герц смотрел на нее с восторгом, странным даже для него самого.

– Миннеле, вот так должна говорить женщина, – сказал он. – Так Ева говорила с Адамом, прежде чем они бежали из Эдемского сада.

– Бежали? Может быть. Так что ты на это скажешь?

– Я в твоих жестоких руках.

– Да, я жестока. Ты большой ученый, но, прости, совершенно бесхарактерный. Ты мог бы уже выпустить два десятка книг. Мог бы стать профессором Колумбийского университета. Мог бы прославиться на весь мир. А вместо этого торчишь в кафетерии и болтаешь языком. Как насчет пирожного? Тебе дала его эта девица?

– Я сам его взял.

– Кто-то оставил его?

– Да.

– Вот, значит, кто ты. Падший мужчина. Без меня ты бы кончил на Бауэри[30]. Вряд ли я преувеличиваю. Там однажды прямо на улице умер пьяница, а потом выяснилось, что он был знаменитым писателем. Начнешь падать, конца не будет. Я отлучусь в дамскую комнату.

Минна встала и пошла искать дамскую комнату.

Герц Минскер отломил кусочек пирожного, положил в рот.

«Не женщина, а огонь, – сказал он себе. – И разве она не права? Я совершеннейшая тряпка… Мирьям не для меня – только трата времени. С Броней все тоже кончено. Ну а с этой я уже и так живу. Возьмусь за работу. Буду по четыре часа сидеть за столом и писать, а может, и не писать. Во всяком случае, с голоду не умру.

Девушка в коротком фартучке и с подносом вернулась.

– Я смотрю, вы уже не один?

– Да, с приятельницей.

– А она вроде не из бедных. Брильянт на пальце большущий, как фасолина.

– Я не заметил.

– С такой подружкой вы в Америке не пропадете. В Польше у вас семья?

– Дочь.

– Жена умерла?

– Да, умерла.

– Заходите сюда иногда. Приятно поговорить с кем-нибудь по-польски. А то ведь начисто забудешь польский язык. Английский мне дается трудно. Между прочим, я тоже не из простых. В Варшаве училась в гимназии. Была помолвлена с армейским поручиком. Кто знает, что с ним сталось? Я иногда захожу в польское консульство, но они сами ничего не знают. Где вы живете? По телефону вам можно позвонить?

– Увы, я остался без квартиры, но сюда загляну.

– Чего Гитлер хочет от евреев? Что они ему сделали? Разрешите представиться. Мисс Марьяна Польчинская. Мой отец был таможенным чиновником.

– Вы-то как попали в Америку? – спросил Герц.

– Это долгая история. Старший машинист на «Батории» – мой кузен, он и забрал меня сюда. В Чикаго у меня дядя.

– Понятно. Моя подруга очень ревнива. Если увидит, что мы разговариваем, устроит скандал.

– Не бойтесь. Чем ревнивее, тем больше страсти. Я любила подогреть ревность жениха. Его начальник, майор, обычно, выпив рюмку-другую, ухаживал за мной, а мой жених жутко сердился. Чуть до дуэли дело не дошло. А теперь вот я выношу в Нью-Йорке тарелки, все разбито и сожжено. Когда вы опять зайдете? Лучше всего вечером, часиков в девять. Я в это время заступаю на смену. Живу здесь в меблированной комнате на Западной Восемьдесят Третьей улице, неподалеку от Коламбус-авеню. Этот кафетерий открыт всю ночь, и все в моей жизни перевернулось с ног на голову. Ночью я работаю, а днем сплю. Комната у меня темная, там вообще никакой разницы нет между днем и ночью. Вот такая у меня жизнь. А вы чем занимаетесь?

– Я писатель.

– Романы пишете?

– Нет, эссе. По философии.

– Матерь Божья! Приходите еще. Вы по-прежнему хорошо говорите по-польски, хоть и старомодно. Напоминаете моего дядю, который…

Вернулась Минна. Девушка искоса посмотрела на нее и ушла со своим подносом.

Минна скривилась.

– Так-так, опять я в дураках, ни за что ни про что. Ты обманщик. Лучше мне утопиться в Гудзоне.

– Дурочка, она из Польши и, когда услышала, что я тоже оттуда, хотела немножко облегчить душу. У нее там остался жених, офицер польской армии…

– По мне, так пусть бы голову там оставила. От тебя мне один только стыд да унижение. Господи, все на мои плечи, все беды ты на меня сваливаешь. Я ухожу.

– Сумасшедшая, не уходи! Клянусь, никогда больше сюда не приду!

– Не сюда, так куда-нибудь еще. Тебя прямо тянет в грязь. Все ясно. Герц, я не намерена сидеть тут всю ночь и соперничать с этой девицей. Если мы куда-то идем, то сию же секунду, немедля. Мои силы на исходе.

– Ладно, идем. Я просто хотел выпить с тобой чашку кофе.

– Не здесь. Куда ты вообще собирался пойти?

– Я знаю отель на Сорок Второй улице неподалеку от Таймс-сквер. Я жил там. Попробуем снять номер.

– Мой муж вполне способен нанять детективов, чтобы следить за мной. Если они засекут нас вместе в отеле, я не получу ни гроша. Но рискну. Надо ведь где-то преклонить голову. Мы уедем отсюда. Я по горло сыта этим окаянным Нью-Йорком.