Что касается действующей на Северном Кавказе администрации ВСЮР, то им предлагалось «передать состоящие в их ведении дела правительству Союза Горцев Северного Кавказа по мере образования последним соответствующих органов власти». Эрдели планировал создать Совет горцев Северного Кавказа при Главноначальствующем, в который вошли бы выборные представители от каждого народа. В свою очередь, руководивший действиями антиденикинских повстанцев «Комитет обороны Республики Горских народов Северного Кавказа» выдвигал условие «нейтралитета» в отношениях с Добрармией – признание «полной независимости» республики, переселение терских станиц Сунженской линии и образование Ингушского, Чеченского, Кумыкского «кантонов» (Северный Кавказ предполагалось сделать «второй Швейцарией»)[166].

По мнению терского атамана Вдовенко, распоряжение Эрдели не принесло ожидаемого результата. В условиях стремительного наступления РККА и столь же быстрого отступления ВСЮР горские съезды просто не успевали собраться, и в конечном счете власть была передана не Союзу Горцев, а городскому самоуправлению Владикавказа, некоторое время спустя замененному Владикавказским ревкомом (Совет горцев заявил о признании Горской республики частью РСФСР). Аналогичным образом по решению Правителя Кабарды князя Бековича-Черкасского полнота власти, после ухода белых войск из Нальчика, была передана городскому голове. Большая часть отступивших в Грузию войск и беженцев (около 7 тысяч человек) была размещена в г. Поти и его окрестностях, а затем эвакуирована в Крым. Выехавшие же в Грузию Правители Дагестана, Ингушетии, Осетии и Кабарды (Халилов, Мальсагов, Хабаев и князь Бекович-Черкасский) были арестованы «за измену своим народам» и сотрудничество с Главным Командованием ВСЮР (но позднее освобождены)[167].

Решения в области национальной и внешней политики оказались первыми и последними официальными действиями Южнорусского правительства. Жизнеспособность его оказалась небольшой. После окончательного крушения белого фронта на Кубани и эвакуации южнорусской власти из Новороссийска в Крым, 17 марта 1920 г. в Феодосии Деникин подписал один из своих последних приказов. Вследствие «сокращения территории», занимаемой ВСЮР, Главком «признал необходимым… упростить организацию гражданского управления». Совет министров был упразднен, и вместо него министр финансов Бернацкий получил распоряжение «организовать упрощенное и сокращенное численно деловое учреждение, ведающее делами общегосударственными и руководством местных органов» (в политическом обиходе его стали называть «деловой кабинет», или «кабинет Бернацкого»).

Этот последний шаг Деникина в области «гражданского управления», как правило, оценивается лишь в контексте его действий в условиях «развала фронта и тыла» как проявление «политического тупика». На самом деле одновременно с роспуском Южнорусского правительства Деникин подтверждал в этом приказе два принципиально важных момента. Во-первых, напомнил о незыблемости политических позиций, озвученных 16 января (тем самым показывая, что не собирается отрекаться от лозунгов «широкой автономии», «законосовещательного представительного учреждения» и передачи «земли крестьянам и трудовому казачеству»). Во-вторых, отдельным пунктом в приказе говорилось о «преобразовании местной власти Крыма» с «привлечением к участию в ней избранных представителей местной области». Показательно, что Симферопольская городская дума приняла участие в избрании делегатов в Законодательную Комиссию, выдвинув двух гласных и утвердив «наказ» Комиссии, основанный на принципе «единая, демократическая Россия»[168]. В этом видна готовность Деникина к созданию «представительного фундамента» белой власти, образуемой на основе выборных структур. Данная позиция не противоречила его более позднему утверждению, что «только военная диктатура (или, как было принято утверждать на белом Юге, «национальная диктатура». – В.Ц.) … могла с надеждой на успех бороться против диктатуры коммунистической партии…», а «рассредоточение и ослабление верховной власти внесет огромные трудности в дело борьбы и строительства в будущем»[169]. Эта, очевидно «левая», политика стала своеобразным «политическим завещанием» новому Главкому ВСЮР генералу Врангелю, осуществлявшему данный лозунг на практике по формуле «Левая политика – правыми руками» на основе земской реформы. По мнению самого Мельникова, решение о ликвидации правительства было принято Деникиным неожиданно, во многом под влиянием той обстановки, в которой и сам Главком, и его министры оказались в Крыму. Еще накануне эвакуации, в Новороссийске, Деникин «решительно заявлял», что правительство должно продолжать работу и после оставления Кубани, а министры, прибывшие в Крым, надеялись на поддержку со стороны местного земско-городского самоуправления. Позднее, в эмиграции, Мельников отмечал «трагическое одиночество» генерала Деникина. «Прогрессивно настроенный, бывший в интеллектуальном и моральном отношении неизмеримо выше своего окружения, всей создавшейся обстановкой А. И. Деникин вынужден был опираться на людей, проникнутых узкими интересами класса. Все его руководящие указания наталкивались на упорное сопротивление среды, не воспринявшей их духа и их вопиющей необходимости»[170].

Но в Крыму действовал достаточно жесткий режим военного управления, поддерживаемый переехавшим сюда из Одессы Главноначальствующим Новороссийской Области генерал-лейтенантом Н. Н. Шиллингом и командиром 3-го армейского корпуса ВСЮР генерал-майором Я. А. Слащовым (в отсутствие Шиллинга Слащов был вр. и. о. Главноначальствующего). В основе действий военных лежал все тот же принцип «Положения о полевом управлении войск», ярко выраженный фразой Слащова «никогда не позволю тылу диктовать фронту». Эта позиция проявилась, например, в отношении к расстрелу по вторичному приговору военно-полевого суда 14 арестованных членов подпольного Севастопольского ревкома. Подсудимые были дважды осуждены за одно и то же преступление судами одного уровня (военно-полевыми), без права обжалования приговора. Такое нарушение юридических норм вызвало со стороны премьера Мельникова и министра внутренних дел Зеелера протест, категорически отклоненный Слащовым, получившим в этом поддержку и от Шиллинга, скептически оценивавшего полномочия новых «министров»[171]. Очевидно, что военные условия требовали «прочности тыла», пусть даже и ценой жестких мер, но Южнорусское правительство, провозгласившее восстановление законности и «демократическую» программу, не могло согласиться с подобными действиями военных. Мельников считал, что «если компетенция военной и гражданской власти не будет строго разграничена, то правительству делать нечего». В свою очередь, было очевидно, что крымский генералитет не намерен считаться с прибывшими из Кубани «демократами» («Я не юрист, но поступок генерала Слащова, ввиду исключительных обстоятельств и серьезности обстановки, нахожу правильным», – гласил ответ Шиллинга на запрос Зеелера). Формально полномочия правительства стали пересекаться с полномочиями военной власти после того, как приказом № 159 от 14 марта 1920 г. Шиллинг объявил «весь Крым на военном положении» и, следовательно, сосредоточил у себя всю военную и гражданскую власть, игнорируя Южнорусское правительство.