– А оно вам интересно? – спросил, чуть усмехнувшись, Сергей Зиновьевич.

– Более чем интересно, – поспешил заверить старосту судебный следователь. – Иначе, согласитесь, зачем же я стал бы вас о нем выспрашивать? Кроме того, я провожу следствие по исчезновению главноуправляющего Попова, который пропал после того, как посетил имение Павловское и управляющего Козицкого. Вам это известно?

– Конечно, – снова усмехнулся староста. – Ведь здесь же село. А на селе все всегда становится известным…

– Вот и хорошо. Итак, – решил все же довести начатое дело до конца Воловцов, – позвольте узнать, почему вы не испытываете уважения к управляющему имением?

– А за что его уважать? – вопросом на вопрос ответил Сергей Зиновьевич. И, выдержав паузу, в течение которой он, похоже, обдумывал ответ, продолжил: – Он наглый и злой человек. Наглый, поскольку, не уважая жителей села и совершенно наплевав на их мнение, открыто проживает с Анастасией Чубаровой, используя ее и как любовницу, и как служанку…

– Однако, как я полагаю, это не он, а она, Чубарова, должна испытывать… неловкость от данного обстоятельства, – заметил Воловцов.

– Не-ет, отчего ж, – протянул в ответ староста села. – Анастасия и ее семья – про то разговор особый. Она сызмальства такая, и мать ее таковой была, и бабка тоже. Она иной просто сделаться и не могла. А вот Козицкий…. – Сергей Зиновьевич снова немного помолчал, – он просто пользуется ею. Нагло, нахально и на виду всего села. И это не вызов, с рисовкой, как иногда бывает, мол, нате вам всем… Знаете? – Староста посмотрел на судебного следователя, и тот, соглашаясь, кивнул. – А просто это его естественное состояние, мол, делаю, что хочу, и никто мне не указ.

Воловцов опять в знак согласия кивнул и подождал немного, не добавит ли еще чего староста. Но Сергей Зиновьевич молчал.

– Хорошо, оставим Анастасию Чубарову, – произнес наконец Иван Федорович. – Наглый – понятно. На чужое мнение наплевать – тоже ясно. Но вы еще обмолвились, что он злой…

– Да, обмолвился, – с некоторым вызовом посмотрел на судебного следователя староста.

– А почему вы так сказали?

– На это тоже есть причины, – ответил староста.

– И какие же это причины? – поинтересовался Иван Федорович.

– А он людей ни во что не ставит, – сказал староста. – Они для него – пыль уличная…

– Ну, так уж и пыль, – немного недоверчиво произнес Иван Федорович, провоцируя старосту, чтоб он пояснил свои слова.

Сергей Зиновьевич следователя Воловцова понял:

– Вам нужны примеры?

– Хотелось бы, – ответил Иван Федорович.

– Да их множество, – начал припоминать доказательный случай для своих слов староста. Похоже, вспомнил… – Взять, скажем, деда Савелия Горбушкина. Он всего-то поперек Козицкого слово единое сказал, что, мол, господин управляющий хлебушек ест, а как его взращивают, понятия никакого не имеет. Ну, может, и не слово в слово он так сказал, но смысл был таков. Так Козицкий эти слова запомнил, выискал в старых бумагах какой-то долг его господину графу, о котором господин Виельгорский, верно, уже давно позабыл или простил, и не слез с деда, покуда этот долг с него не выбил. Причем в совершенно прямом смысле.

– Он что, старика бил? – спросил Воловцов.

– Бил, господин судебный следователь, – ответил Сергей Зиновьевич. – Последние зубы у него выбил. Не любит он людей, не уважает. Собак и то более привечает, нежели людей…

– Собак? – спросил Иван Федорович, обрадованный тем, что староста сам вывел его на интересующую тему.

– Да, собак, – подтвердил староста. – Видали б вы, как он свою Найду лелеял и холил.

– А я в имении собак что-то не видел, – осторожно произнес Воловцов, глядя мимо старосты.

– Ну, так убил он свою собаку, – пояснил Сергей Зиновьевич.

– Как это, убил? – сделал удивленное лицо судебный следователь. – Вы же только что говорили, что он в ней души не чаял.

– Не чаял, – подтвердил староста. – Но что делать, коли она взбесилась?

– Взбесилась?

– Ну да. Это был единственный разумный выход…

– А кто вам сказал, что собака Козицкого взбесилась? – еще более осторожно спросил Воловцов.

– Настя, – просто ответил староста и поправился: – Анастасия Чубарова. А он сам, Козицкий то есть, дня три ходил хмурной из-за этого.

– Ясно, – подытожил разговор со старостой судебный следователь. – А не подскажете: дом-пятистенок недалече от имения господина графа – он чей? Кто там проживает?

– Это Шелешперова дом, – ответил староста.

– А кто таков, этот Шелешперов? – спросил Иван Федорович.

– Старик древний, – пожал плечами староста. – Лет девяносто ему, не меньше. Когда был жив прежний барин, служил у него конюхом. После Манифеста, освободившего крестьян, какое-то время возил и нынешнего владельца Павловского, покудова тот окончательно не перебрался в Москву. Потом уехал в Рязань, был там извозчиком. И вот лет восемь назад, может, девять, как вернулся в село, век доживать, как он говорит. Вот все его и доживает, – улыбнулся Сергей Зиновьевич.

Иван Федорович протянул старосте руку:

– Благодарствуйте, вы мне сильно помогли.

– Был рад, – коротко ответил Сергей Зиновьевич и, проводив Воловцова до самой калитки, еще какое-то время смотрел ему раздумчиво в след, а потом потопал в дом.

* * *

Покуда судебный следователь Воловцов говорил с сельским старостой, уездный исправник Уфимцев вместе с управляющим имением Козицким, становым приставом Винником и полюбовницей Козицкого Настасьей искали ключ от сарая. Того самого, какой Уфимцев и Воловцов намерились еще прошлым вечером основательно досмотреть… А ключ что-то все никак не находился.

– В комоде глянь, – говорил Самсон Николаевич, наблюдая, как мрачнеют лица уездного исправника Уфимцева и станового пристава Винника, и оттого мрачнел сам.

– Да глядела уже! – отвечала Настасья, обшаривая все углы и закоулки флигеля.

– И что? – нетерпеливо спрашивал Козицкий.

– Что-что, нету! – говорила в ответ Анастасия, суетясь и мельтеша.

– Ищите… – настаивал Уфимцев, подозрительно щурясь.

– После вашего обыску теперь разве что только черта лысого найдешь, – огрызалась Настасья.

Ключ так и не нашли. Зато урядник Спешнев отыскал железный шкворень, и когда безуспешные поиски ключа от сарая наскучили исправнику Уфимцеву, с его разрешения, обозначенного кивком, Спешнев вырвал этим шкворнем из стены сарая петлю вместе с замком.

– Давайте, ребятки, – по-отечески произнес Павел Ильич, и Спешнев с Гатауллиным принялись за досмотр сарая.

Собственно, досматривать особо было и нечего. Сарай оказался пустым, не считая оставшейся с зимы прошлогодней картошки, рассыпанной по земле и проросшей едва ли не на половину аршина. Ростки нигде были не притоптаны, картошка была цела и не измята; следов вообще не имелось никаких.